Вот это повезло так повезло! Выскочив наружу, Маша ринулась
на радостях обнимать, целовать лошадей – они были тоже как родные – и с
негодованием заметила, что лошади стоят неразнузданные, некормленые, непоеные.
Эти скоты, ее похитители, даже не позаботились о них, мерзавцы! Она с
ожесточением плюнула в сторону освещенного окошка, за которым все еще спал
Вайян, да тихо присвистнула сквозь зубы: звезды на небе начали меркнуть…
близился рассвет! И хотя по-хорошему коней следовало первым делом напоить, Маша
могла только шепотом попросить у них прощения: сейчас прежде всего надобно было
спасаться!
Она бесшумно обежала двор, выведывая, где ворота, и, к
своему счастью, скоро нашла выезд на мост. Да уж, удача – птица такая: коли
далась в руки, улететь не спешит! Сначала Маша повела коней под уздцы, понукая
их шепотом, но копыта так застучали, колеса так загрохотали по мостовой, что
стало ясно: бесшумно отсюда не выбраться – выбраться бы вообще! Помолившись
всем богам странствий и путешествий, чтоб задержали при ней удачу, Маша
взобралась на козлы, подобрала поводья, прищелкнула кнутом – кучерская забава
была ей не в новинку – и закричала от счастья, когда упряжка с места взяла
рысью. Карета пролетела меж полуразрушенных башен ворот, потом по мосту – он
дрожал на ржавых цепях, будто вот-вот грозил рухнуть, – а потом по каменистой,
тряской дороге резко свернула на запад. Замок остался позади, и Маша даже не
удосужилась оглянуться, чтобы послать ему прощальный взгляд.
* * *
Часа через полтора беспрерывной гонки, когда уже почти
совсем рассвело, измученные жаждою и голодом лошади начали сбиваться с шагу.
Когда от дороги пролегла удобная тропка к реке, она остановила упряжку и из
кожаного ведра, которое лежало под кучерским сиденьем, напоила всех лошадей по
очереди, не распрягая их, а сама тем временем думала, что же делать дальше.
Однако ничего путного в голову не шло. Маша не выспалась, ее познабливало,
хотелось укутаться потеплее и вздремнуть хоть полчасика.
Но вдруг слуха ее достиг некий звук, заставивший
содрогнуться. То был конский топот.
Топот копыт!.. Вайян и Жако, конечно, очнулись, обнаружили
бегство своей пленницы – и бросились за ней в погоню.
Маша взлетела на козлы, хрипло, испуганно крикнула, вскинула
кнут, но упряжка пошла неохотной, вялой рысью, и она поняла, какая это была
глупость: напоив изнуренных лошадей вволю, ждать от них прыти! Маша удивилась,
как быстро отвратила от нее свои глаза изменница-удача, но еще больше
удивилась, когда увидела четырех всадников, выехавших из-за поворота и
перегородивших ей дорогу.
Так, значит, у Вайяна и Жако были сообщники?! Вот те на! Где
ж они прятались, интересно знать? И каким таким путем обскакали Машу на этой
скалистой, неудобной дороге?! Ладно, что ей до их хитростей! Сейчас только одно
нужно и важно – прорваться! Или она сломает себе шею на незнакомой дороге, или
эта четверка уступит, уступит ей! Она села поудобнее, откинулась назад,
покрепче уперлась спиной в стенку кареты, зажмурилась – и представила себя Елизаветою,
которая мчится верхом на золотисто-рыжем Алтане по калмыцкой степи, спасаясь от
камышового тигра, подгоняя и ободряя коня особенным криком-посвистом, которому
она шутки ради потом попыталась научить и сына, и дочь.
И получилось, получилось!.. Крик бился, клокотал в Машином
горле, кони мчались как угорелые, грохоча копытами по камням, ветер хлестал в
лицо, выбивая слезы даже из зажмуренных глаз, а когда Маша все-таки решилась
разомкнуть ресницы, она взвизгнула от счастья: дорога впереди была пуста!
Однако тотчас оказалось, что радоваться еще рано: всадники
хоть и вынуждены были пропустить бешено мчавшийся дормез, но начали
преследование.
Стоило оглянуться влево, вправо ли, как Маша видела их
пригнувшимися к лошадиным шеям. Дормез мотало туда-сюда, и это какое-то время
не давало возможности обогнать его, однако через несколько мгновений Маша
заметила, что один из всадников вырвался вперед, что-то крича во весь голос, но
ветер уносил его крик, и Маша разобрала только одно слово:
– Стойте! Стойте же!..
Да, конечно! Куда там! Ждите!
Она хлестнула лошадей, но пожалела вложить в свой удар всю
нужную силу, и те ощутили только слабый щелчок. Вдобавок что-то обеспокоило ее
в этом крике… что-то непонятное, неосознанное, но очень озадачившее. А между
тем всадник поравнялся с Машей и перегнулся со своего седла, силясь ухватиться
за упряжь взмыленной, загнанной четверки.
Маша обрушила удары кнута – на сей раз без малейшей жалости!
– на спину всадника, обтянутую синей бархатной курткой, однако помешать не
смогла: он ловко перескочил на спину одной из лошадей, повернулся, поймал конец
кнута и вырвал его из Машиных рук, а потом с поразительным проворством
перескочил на кучерское сиденье и выхватил поводья из Машиных рук, натянув их с
такой силою, что лошади стали как вкопанные, выбив копытами искры из камней. И
хотя Маше сейчас больше всего хотелось накинуться на разбойника с кулаками, она
ринулась соскочить с козел и бежать прочь, да беда, не успела: преследователь
ухватил ее за юбку и мощным рывком вернул на место, яростно крикнув:
– Да погодите же!
Но Маша его не слышала: тут уж она дала волю своей ярости,
страху, отчаянию! И масла в огонь ее злости подливало то, что разбойник не
отвечал на ее удары, а только загораживал лицо руками да коротко, как бы
захлебываясь, выкрикивал:
– Стойте!.. Погодите! Стойте!
Господи, да он же хохочет, задыхается от смеха! Проклятый
Вайян, вечно он смеется!
Маша от ярости почти ослепла и молотила кулаками куда ни
попадя, уже даже не нанося врагу никакого чувствительного урона, и он смог
наброситься на нее – стиснул так, что она не то что пошевелиться, вздохнуть
почти не могла, – и на сей раз не крикнул, а прошептал в самое ухо:
– Ну, тихо, тихо, моя дорогая!
И она замерла в его объятиях, ибо только сейчас до нее вдруг
дошло: да он же говорит по-русски!.. И кричал ей… кричал по-русски!
Маша как бы окаменела, потрясенная, а супротивник, не
разжимая тисков своих рук, вдруг ткнулся лбом в ее плечо и зашелся в приступе
хохота – громкого, от души! Нет, это не был тихий, ехидный смешок Вайяна – Маша
узнала бы его вмиг. И тут она испытала еще одно потрясение: сотоварищи
нападавшего нагнали карету, окружили ее, подъехав совсем близко. Маша,
стиснутая крепкими руками хохочущего человека, увидела через его плечо их
встревоженные, озабоченные лица, – одно было ей незнакомо, а два других… о
господи! Нет, быть того не может!.. Да ведь это же Егорушка и Данила!
