Лисонька была родной сестрою Алексея Измайлова и названой
сестрою жены его, княгини Елизаветы, еще с той поры, когда в мрачном доме на
Елагиной горе подрастали две девочки: Лизонька и Лисонька. Мать Елизаветы,
Неонила Елагина, сохраняла в тайне родство с ней; из мести к своему давнему возлюбленному,
Михаилу Измайлову, завязала она судьбы девочек таким крепким узлом, что
понадобилось почти пять лет, дабы узел этот распутать и все загадки разгадать.
Связь Елизаветы и Алексея с Лисонькой была куда крепче, нежели родственная, а
потому известие о ее страданиях не могло оставить их равнодушными. Десять лет
назад Лисонька разрешилась мертворожденным младенцем, и с той поры детей у нее
больше не было, к вящей печали ее мужа. И вот теперь… Невозможно было усидеть в
Любавине при такой судьбоносной новости, а потому князь Алексей ни словом не
поперечился, когда жена его тоже решилась ехать. Лисонька всегда желала видеть
крестной своего ребенка любимую племянницу – пришлось взять в дорогу Машеньку.
Обычно сговорчивый Алешка-меньшой такой крик поднял, узнав, что к деду
отправляются без него, что родители сдались почти без боя. Так что компания
собралась немалая: князь с княгинею, двое детей да неотвязные Вайда с Татьяною.
В Любавине был оставлен управляющий.
* * *
Отец ехал верхом, Вайда – на козлах, за кучера, остальные –
в карете; и Маша удивлялась, почему с ними сидела матушка, которая была лихой
наездницей, в каретах езживала только на балы, когда жили в городе, или с
торжественными визитами. Сегодня же ее оседланная лошадка плелась, привязанная к
задку кареты, глотая пыль, а княгиня Елизавета забилась в уголок, обняв обоих
детей, – притихшая и не очень веселая, да поглядывала в окошко на статную
фигуру мужа, следила за игривой побежкой его коня.
– Стойте! – Окрик князя прогнал Машину дрему.
Вайда натянул вожжи, матушка выпрыгнула из катившейся еще
кареты и, подхватив юбки, побежала по знойной луговине к мужу, который стоял на
коленях у обочины.
Дети тоже повыскакивали, как ни удерживала их Татьяна, и
Маша увидела, что отец быстро поднялся, обнял матушку и на мгновение прижал к
себе, словно успокаивая, а потом они вместе склонились над чем-то, напоминающим
ворох цветастого тряпья. И еще прежде чем Маша разглядела, что это – человек,
залитый кровью, она поняла: вот надвинулось, свершилось то, что изменит всю их
жизнь!
В те поры русские баре, живущие в отдаленных имениях,
держали у себя скоробежек, иначе говоря, скороходов, курьеров. Одевали их в
легкие куртки с цветными яркими лентами на обшлагах; на головах же у них
красовались шапочки с разноцветными перьями: такое яркое, стремительно
продвигавшееся пятно можно было частенько увидеть на обочине дороги, а то и на
пешеходной тропке. Лошади имелись в достатке не у всех помещиков – да и стоили
дорого, а скоробежек кормили легко – вернее, держали впроголодь, чтобы резвее
бегали. Господа использовали их как почтальонов и гонцов, отправляя с разными
поручениями в соседние усадьбы.
Один такой скоробежка и лежал сейчас в траве, и его нарядная
курточка была сплошь залита кровью из разрубленного плеча – удар сабли почти
отделил руку от туловища.
– С коня рубанули, – определил Вайда.
Князь кивнул. Их, бывалых вояк, не смущал вид крови, да и
Елизавета многое повидала в жизни. Но тут вдруг все заметили, что дети рядом.
Татьяна, запыхавшись, подбежала, молча схватила их за руки и повлекла к карете;
но Маша с Алешей уперлись; Алешка даже повалился на траву, вырываясь из
Татьяниных сильных рук, – тоже молчком, не издавая ни звука.
– Оставь их, – тихо молвила матушка. – Что ж теперь…
Все принялись креститься, только князь задумчиво смотрел на
мертвого; потом вдруг наклонился, сунул руку под его окровавленную куртку и
вытащил – Маше показалось, какой-то лоскут, пропитанный кровью, но то была
четвертушка – ни слова, ни буквы не прочесть!
– Это батюшкин скоробежка! – воскликнул князь Алексей. –
Цвета его ливрей. Как это я сразу не догадался? А вот и письмо, что он нес.
Батюшка его послал… куда? к кому? – Он настороженно осмотрелся. – Уж не нас ли
велел перехватить в дороге? Не зря же бедняга бежал по обочине.
– Ну что ты, друг мой, – возразила Елизавета, – ежели что
спешное, батюшка бы верхового к нам послал!
– Так-то оно так, – задумчиво кивнул отец, – а все ж куда-то
поспешал этот несчастный.
– Дозвольте слово молвить, – вмешался Вайда. – Иной раз
пеший скорее конного до места доберется, потому как в степи ему схорониться
легче: упал за куст – опасность и пронеслась мимо.
– Однако ж он не схоронился. Да и таким фазаном разоделся,
разве что слепой его в зеленях не приметит, – возразил князь.
Его задумчивый взгляд словно бы летел над лугом – и вдруг
остановился, сделался пристальным и цепким. Голубые глаза сощурились, худое
лицо посуровело.
Все разом обернулись.
Поодаль в просторную луговину мыском вдавалась дубовая
рощица, и сейчас из нее выехала ватага верховых.
Даже на расстоянии было видно, что это не регулярный отряд,
а и впрямь ватага: одеты с бору по сосенке, вооружены кто чем, вдобавок
нестройно горланили песню, перемежая ее криками и хохотом.
Вдруг один из всадников вскинул руку – ватага замерла,
вперившись в карету, а затем со свистом и улюлюканьем ринулась вперед.
Но князь спохватился на мгновение раньше. Одной рукой он
подхватил сына, другой тащил Машу. Вайда увлекал за собою женщин.
Отец забросил детей в карету, выхватил из-под сиденья
шкатулку с заряженными пистолетами и сунул их за пояс, к которому – Маша и не
заметила, как и когда, – уже успел пристегнуть саблю.
– Алексей!.. – отчаянно выкрикнула Елизавета, хватаясь за
его стремя; князь уже сидел в седле, но на миг склонился, притянул к себе жену
– и тотчас опустил ее на землю; и конь его понесся по полю навстречу всадникам.
– Вайда, я их задержу, а ты к батюшке всех в целости
доставь! – донесся до них голос князя, потонувший в Алешкином отчаянном реве.
Но суровый Вайда, сунувшись в карету, бесцеремонно отвесил
княжичу оплеуху – и тот смолк, словно подавился от изумления.
– Вайда!.. – простонала Елизавета, заламывая руки.
Единственный глаз старого цыгана блеснул в ответ:
– Ништо, милая! Сам знаю!
В одно мгновение он вытащил из-под кучерского сиденья еще
два пистолета и саблю, отвязал запасную лошадку, вскочил в седло, успев еще
приобнять и Татьяну, и Елизавету. Потом крикнул:
