Нет. Она, конечно, заплатит, но опять ни словом не
обмолвится Корфу. Достаточно было у него поводов являть распутной жене свое
благородство! Теперь ее черед. Корфу вовек не узнать, что его драгоценная
честь, в жертву которой хладнокровно принесена вся судьба Марии, жизнь двух ее
зачатых во грехе детей, счастье и спокойствие ее обожаемой матушки, в конце
концов, карьера доброго, милого, вовсе ни в чем не повинного Комаровского,
будет куплена его отвергнутой, презираемой – опять же, распутной! – женой за
кругленькую сумму! Много чего она чувствовала к своему мужу – от любви до ненависти,
во всем многообразии промежуточных оттенков, – но самым упоительным из чувств
оказалась жалость. Да, сейчас Марии было жаль его!
И, упиваясь ею, в восторге предвкушая свой изощренный,
тайный триумф, она нетерпеливо повторила:
– Ну же, сколько?.. – И какое-то время еще улыбалась – даже
после того, как услышала слова Николь, показавшиеся ей чем-то несообразным,
неудачной шуткой.
– Пятьдесят тысяч ливров, – сказала француженка.
Мария бессильно откинулась на спинку кресла, уже не замечая
откровенной насмешки и торжества Николь, наконец-то увидевшей ужас и
растерянность этой русской гордячки.
Мария была повержена. Николь просила не просто большую
сумму. Она требовала состояние!
Глава 16
«Благочестивый процент»
Мария балансировала по узенькой кромке тротуара и растерянно
смотрела на мостовую. Несмотря на июль, день выдался холодный, шел дождь (везет
ей на погоду, что и говорить!), и вода, льющаяся через водосток-дельфин с
кровли дома, грозила скоро не оставить в ее одежде сухой нитки.
Она с тоской поглядела на большую вывеску напротив. «Mont de
Piété» было начертано на ней, что означало «Благочестивый
процент», и это был старейший ломбард в Париже, существовавший еще с 1640 года.
Насколько было известно Марии, здесь никто и никогда ничего не спрашивал у
клиента: смотрели только на заклад; а самое главное – только в этом ломбарде
могли сразу достать из сундука такую, мягко говоря, кругленькую сумму, как
пятьдесят тысяч ливров.
Мария словно невзначай похлопала себя по колену, ощутив
тяжесть пришитого под юбками мешочка с драгоценностями. Она не сомневалась,
что, ополовинив свою шкатулку, сможет взять в ломбарде нужную сумму, однако не
хотелось бы появиться перед ростовщиками мокрой курицей, волочащей грязный
подол, а потому она никак не могла решиться ступить на мостовую.
Какая-то лоретка
[66] выскочила из лавочки, попала под струи
ливня, завизжала, накинула верхнюю юбку на голову и, задрав нижнюю чуть не до
колен, смело ринулась форсировать мостовую, так ловко прыгая с камня на камень,
что, когда добежала до противоположного тротуара, то почти и не запачкала свои
босые белые ножки.
Мария с сомнением приподняла юбки. Чтобы маскарад ее был
полным, она не только втихаря утащила у Глашеньки ветхое платьишко, но и без
спросу позаимствовала у кухарки сабо, башмаки на деревянной подошве, и они с
непривычки уже натерли босые ноги. Мария и при ходьбе-то ежеминутно боялась
потерять сабо – нечего и говорить, чтобы прыгать в них, подобно игривой
козочке-лоретке!
Неизвестно, сколько бы еще простояла она на краешке
тротуара, как вдруг рядом раздался хриплый голос:
– Боишься лапки испачкать, птичка? Давай двадцать су – и
куда хочешь отнесу!
Мария нерешительно поглядела на сгорбленного человека,
остановившегося перед ней. На голову и плечи его была накинута толстая куртка –
защита от дождя, штаны закатаны выше колен, а босые ноги черным-черны, запачкать
больше – просто невозможно. Верно, это был один из тех переносчиков, услугами
которых в дождь случалось пользоваться даже богатым горожанкам, а двадцать су –
не пятьдесят тысяч ливров.
– Хорошо, – кивнула Мария. – Повернись! – И чуть приподняла юбки,
чтобы удобнее было взобраться на спину переносчику.
Однако тот не шевельнулся.
– Деньги-то у тебя есть? – прохрипел он. – А то давеча
перенес одну такую же цыпочку через огромную лужу – ну чисто море! – а она и
говорит: «Денег мне муж не дает ни су, а ежели хочешь, можешь наставить ему
рога, хоть бы вон за тем углом!» Х-хе! – Он лукаво сверкнул глазами из темной
щели между полами куртки. – Я ее, конечно, уважил, однако тебя сразу
предупреждаю: нынче я не в настроении, так что уж лучше сразу покажи деньги.
Мария даже зубами скрипнула от злости. Следовало бы
хорошенько проучить этого горбатого наглеца, однако она смирила свою горячность
и безропотно позвенела в карманчике передника монетками, доказывая свою
платежеспособность.
Одобрительно хмыкнув, переносчик повернулся к Марии спиной и
нагнулся, выставив тощий зад, словно готовился играть в чехарду. Мария неумело
взобралась к нему на закорки и брезгливо сморщилась: мокрая куртка нестерпимо
воняла псиной! Переносчик подхватил ее под коленки, подкинул повыше, чтоб
удобнее было, в пять шагов одолел заболоченную мостовую и ссадил Марию на
сухом.
Она торопливо расплатилась, чувствуя себя ужасно неловко:
было все-таки что-то непристойное в том, как она лежала на спине у этого
человека, а он бесцеремонно хватал ее за бедра. Ждала, что он возьмет деньги и
уйдет, однако, сжав монетку в кулаке, он продолжал стоять, хитро посверкивая
глазами из-под куртки.
– Ну ты, девушка, проста, скажу я тебе! – изрек он
насмешливо. – Откуда только берутся такие индюшки?!
– Что? – не веря своим ушам, прошипела Мария. – Да как ты…
– А вот так! – прервал он поток гневных ее излияний – и
вдруг извлек откуда-то серенький шелковый мешочек, туго перетянутый алой
тесемочкой, подбросил его на ладони.
Мария, забыв всякий стыд, задрала юбки, нагнулась, оглядывая
себя. Мешочек с драгоценностями, подшитый к изнанке, так старательно, так
надежно спрятанный, исчез… нет, не исчез, это его держал в руке переносчик!
