– Как зачем? Мне нужны деньги, много денег – пятьдесят тысяч
ливров. И как можно скорее!
У Вайяна был такой изумленный взгляд, словно он отродясь не
слыхивал ничего более странного.
– Еще, что ли? Кроме этих? – Он кивнул на мешочки, лежащие
на столе.
– А, ну конечно, я и не подумала даже! – Мария вновь
опустила на стол серенький шелковый мешочек и, сняв шейный платок, кое-как
увязала в него мешочки с деньгами. С усилием подняла узелок:
– Ого! Тяжеленький! Ну, пойдем же быстрее…
– Погоди! Ты забыла! – Вайян протянул ей драгоценности, и
теперь пришла очередь Марии уставиться на него изумленными глазами.
– Это же заклад! – И вдруг до нее дошло, что имел в виду
Вайян. – Я не могу. Я так не могу!
– Как не можешь? – спросил Вайян. – Как именно? Не можешь
забрать свои вещи у человека, замышлявшего изнасиловать и убить тебя?
– Но это грабеж, – прошептала Мария. – Эти деньги – или
драгоценности вместо них – принадлежат ломбарду.
– Так вот, чтоб ты знала, – назидательно поднял палец Вайян.
– Все, что принадлежит ломбарду, хранится там, в том зале, через который ты
проходила, вернее, в комнатах, отгороженных решетчатыми дверьми, а здесь был
личный кабинет поганого Мердесака, и все, что он держал тут, принадлежало ему…
и мне.
– Тебе?!
– Ты слышала, что он сказал? Мердесак сам признал, что он
мне должен. Так что никакой это не грабеж – я просто прошу тебя взять деньги. В
конце концов, – он быстро, жалобно заморгал, – это же я… это из-за меня… чует
мое сердце, ты из-за меня столько натерпелась!
У Марии защипало глаза. Да, кажется, Вайян или знал больше,
или чувствовал тоньше, чем хотел показать. Она задумчиво теребила алую завязку,
а в памяти вдруг снова возникло милое лицо матушки в мягком сиянии жемчугов. Ну
разве это не будет только справедливо – что она сбережет матушкины подарки?
– Вот-вот, – кивнул Вайян. – А ей… ну, ей! – ты отдай эти
деньги. На них кровь и слезы – они с нею сами сочтутся.
Мария подалась вперед, порывисто коснулась губами губ
Вайяна. Он вздрогнул, словно хотел снова обнять ее, но она отпрянула и покачала
головой:
– Нет, нет! Вайян, мне нужно, нужно идти!
– Хорошо.
Он пошел было к шкафу и вдруг замер, схватился за голову,
понурился, словно бы даже меньше ростом сделался, и недоброе предчувствие
заледенило душу Марии. Она метнулась к входной двери, рванула, но ее даже
Виданжор не тотчас отворял, что же говорить о ней, обессиленной? Вайян одним
прыжком оказался рядом, оттолкнул ее от двери:
– С ума сошла?! Если ты выйдешь отсюда, все увидят, как ты
вышла с кучей денег, а потом найдут здесь заколотого Мердесака. И даже если я
сброшу его в люк, все равно… кровь! – Он повел рукою вокруг. – Нет, ты должна
уйти незаметно, я выведу тебя, только…
– Что? – прошелестела Мария похолодевшими губами и не
поверила себе, услыхав в ответ:
– Напиши завещание.
* * *
Ноги Марии подкосились, она, наверное, упала бы, да какое-то
сиденье, к счастью, оказалось рядом; она тяжело опустилась на него и только
тогда заметила, что это – кресло, которое недавно едва не сделалось местом ее
погибели.
Несколько минут назад она вскочила с него, словно с горячих
угольев, а сейчас ей было все равно. Жалость, нежность, и взаимное сочувствие,
и понимание, и горячность дружбы, соединявшие ее с Вайяном только что, вмиг
исчезли, исчезли без следа, как бы развеялись иссушающим ветром чьей-то
безмерной алчности…
Она не плакала – сухая горечь жгла горло, но в ее склоненной
голове и понурых плечах было такое отчаяние, что Вайян вдруг повалился ей в
ноги, схватил, зацеловал ледяные, безвольно повисшие руки, бессвязно, горячечно
забормотал:
– Да что ж ты? Что? Думаешь, я враг и палач тебе? Ты пойми,
ты пойми меня! Я отрекся от своих злодейств, я отказался тебя преследовать, но
в руках у них, – он с ненавистью мотнул головой куда-то в сторону, – моя мать,
они пригрозили, что, ежели я каким угодно манером не выманю у тебя завещание,
они убьют ее, убьют! А она старуха, у нее никого, кроме меня, нет, и у меня –
никого.
Мария надрывно всхлипнула и наконец-то взглянула в молящие
глаза Вайяна.
– Я и тебя в обиду не дам! – вскричал он. – Бумагу пусть
берут, а тебя я оберегать буду! Вот… – Он вырвал из кармана какой-то темный
комок, похожий на смолу, но с острым запахом, показал Марии и торопливо сунул в
ее узел: – Это пернак!
Она недоумевающе пожала плечами.
– Да пернак же, – настаивал Вайян. – Это противоядие –
лучшее из всех, какие только есть на земле, лучше, чем рог единорога и клык
нарвала! Ты должна будешь пить его настой утром и вечером, и оно убережет тебя
от всякой отравы.
Мария быстро кивнула, едва подавив усмешку. Конечно! Пернак!
А от ножа? От пули? От удавки наемного убийцы ее тоже убережет грязный комочек
остро пахнущей смолы? Ох, это новое разочарование пересилило все горе нынешнего
дня, и слезы, заструившиеся наконец из ее глаз, были солонее всех, пролитых
сегодня!
– Ладно, – безжизненным голосом пробормотал Вайян, с трудом
поднимаясь с колен. – Иди… что я, зверь какой-то? Иди, клянусь: больше ты меня
никогда не увидишь!
Он дернул за ручки дверцы одного из шкафов, распахнул – и
Мария с восторгом увидела узкую лестницу, ведущую куда-то вниз, вниз… к
промельку дневного света, перестуку колес по мостовой, к людскому гомону – к
бегству! К жизни!
Мария рванулась, не чуя ног, не чуя тяжести узелка, ступила
уже на порог… да и замерла.
Ведь если она умчится сейчас отсюда, то никогда больше не
увидит Вайяна (почему-то Мария не сомневалась, что он сдержит слово любой
ценой). Однако враг Марии не отступится от нее. Он, вернее она, наймет новых
палачей… Но Мария все же узнает имя своего тайного врага; ведь знать своего врага
– наполовину победить его. К тому же она в долгу перед Вайяном, он спас ей
жизнь! И тут еще образ какой-то старой седой женщины с тоскливым измученным
взором возник перед ней: ждет своего сына, а его все нет, нет…
Мария тряхнула головой, прогоняя видение. Не глядя на
Вайяна, вернулась к столу, брезгливо взяла забрызганное кровью Мердесака перо,
лист бумаги.
– Говори, что писать. Только побыстрее, пока я не
передумала.
