Сказать по правде, Мария надеялась, что, сделавшись богатой,
бывшая горничная в один прекрасный день исчезнет из дома на улице Старых
Августинцев, но ничуть не бывало: образ жизни Николь нисколько не изменился с
появлением у нее пятидесяти тысяч ливров; небось хранила их где-то в кубышке,
на черный день, дожидалась, когда прискучит барону. Впрочем, на это пока ничто
не указывало, и Мария представить не могла, как бы ей привлечь к себе внимание
мужа.
Выпадали минуты, когда ей приходили в голову самые
невероятные прожекты. Вот окажись Корф масоном, она и сама вступила бы в
братство вольных каменщиков, ходила бы в нелепом передничке, исполняла бы
нелепые ритуалы – только бы приблизиться к нему! А что такого? Тетка
рассказывала, что масонство среди дам света сделалось очень популярным, ибо
страсть к тайне – главное женское свойство. До 1774 года женщин не допускали в
ложи, но вот французские масоны любезно согласились создать женские секции.
Множество знатных дам принадлежали к обществу масонов, но вряд ли Марии удалось
бы встретить там Корфа: он ненавидел масонов и не раз во всеуслышание объявлял
сие движение пустой и опасной игрой, а приезжих русских, о коих было известно,
что они – масоны, всячески сторонился. О прогрессивности вольнодумства Корф и
слышать не желал, полагая свободомыслие пороховой бочкой, а масонов – лукавыми
поджигателями ее, которые лишь выжидают удобного момента, чтобы способствовать
разложению государства – Франции ли, России, какая разница? – ибо
противопоставляют и предпочитают выдуманную организацию нескольких тысяч
человек исторически сложившейся национальной общности, изымая из обихода само
понятие национального родства. Ни в какое вообще братство людей Корф не верил:
по его мнению, каждому было уготовано в жизни свое место, у каждого было свое
предназначение: у ремесленника – исправлять свое ремесло, у крестьянина –
лелеять земные произрастания, у государя – содействовать процветанию
государства, у полководца… ну и тому подобное. «Да, – помрачнев, подумала
Мария, в очередной раз услышав эти слова, когда Корф спорил с графиней
Евлалией, – ежели следовать этой логике, то мое предназначение – бесконечно и
безуспешно ожидать мужа в холодной постели, в то время как он согревает постель
бывшей горничной!»
Она вообразила увешанную картиночками, уставленную
безделушками и вазами с цветами, уютную, чистенькую, обитую шелком,
благоухающую, точно футлярчик для духов или бонбоньерка
[74], комнатку Николь,
розовую, пышную, со множеством подушек и подушечек постель, вообразила и саму
Николь, терпеливо ожидающую на этих подушках и подушечках появления своего
господина – под сенью кисейного полога, в соблазнительном полумраке, – и вдруг
ее поразила мысль, такая неожиданная, острая и заманчивая, что Мария принуждена
была торопливо удалиться из гостиной, чтобы никто не заметил ее заалевшего
лица, ее растерянности и трепета пробудившейся надежды. Воистину, как говорят
англичане: «Не одним только способом можно убить кота!»
* * *
Строго говоря, дело было ведь только в клятве! Только в той
дурацкой клятве, которую дал в сердцах барон, открыв обман своей юной жены; а
потом, повинуясь диктату неумолимой чести, оказался принужден держать эту
нелепую и оскорбительную для обоих супругов клятву. Что, ежели волею
обстоятельств он ее нарушит? Случайно, разумеется, нечаянно, даже не ведая, что
совершает клятвопреступление?.. Как он поступит затем? Возненавидит Марию еще
пуще или отдастся на волю рока, смирится со своей ошибкою? Могло случиться и
так, и этак, но узнать доподлинно можно было только одним путем: рискнув. И
Мария решила рискнуть!
Она питала слабость к драматическим эффектам, которые люди
просвещенные и интеллигентные имеют обыкновение недолюбливать и даже презирать:
к роковым выстрелам в разгар любовного свидания; нечаянно оброненному письму;
случайно услышанной фразе, которая непременно явилась бы ключом к какой-то
тайне; прощальному поцелую – и тому подобным слагаемым мелодрам и любовных
романов, до коих Мария была большая охотница. Она ощущала, что наиболее
эффектным и сильнодействующим средством для возбуждения угасших чувств Корфа к
жене должна явиться новая сцена подмены… только на сей раз вместо Николь в роли
«подсадной утки» будет она сама, Мария!
Оставалось две малости: выбрать удобный момент, когда Корф
не будет столь уж занят делами и отношение его к жене окажется не
цинично-равнодушным, как обычно, а хотя бы равнодушно-приветливым; и второе –
сговориться с Николь. Судьба предоставляла благоприятную возможность: через
несколько дней в Итальянском театре должна быть премьера мелодрамы французского
автора Бульи «Петр Великий». Спектакль посвящался русскому государю, в театре
следовало присутствовать всему дипломатическому корпусу, и Мария, уже будучи
предупреждена, готовила новый туалет для премьеры. Зная, что муж ее – большой патриот,
она не сомневалась, что ничто не приведет его в лучшее расположение, чем пьеса,
возвеличивающая достоинства русского духа. И вот за день до сего
знаменательного события, невзначай столкнувшись с Николь в пустой библиотеке
(это «невзначай» было старательно подстроено с помощью неусыпной слежки Данилы
и Глашеньки), Мария впервые с того дня, когда передала вымогательнице мешочки с
деньгами, добытые столь незабываемым способом, заговорила с Николь: обратилась
к ней с вежливым вопросом, где похоронена мамаша Дезорде.
Сначала Николь так изумилась, так развеселилась, что Марии
почудилось, будто у наглой девки от смеха сделается припадок, однако тотчас же
Николь вспомнила о своем достоинстве, надменно вскинула брови (с некоторых пор
она усвоила себе такую манеру):
– А вам-то что? – и сделала попытку пройти мимо, однако
Мария загородила ей путь.
– Значит, есть – что, коли спрашиваю! – повысила она голос и
как бы невзначай подтолкнула Николь к камину. Нет, ей совершенно не хотелось,
чтобы Корф, находившийся сейчас в своем кабинете, через отводную трубу
невзначай услышал ее разговор с Николь, однако Николь должна была желать этого
еще меньше. И расчеты Марии оправдались: бывшая субретка сбавила тон.
– В Фонтенбло, где же еще, – нехотя пробормотала
француженка, делая попытку уйти, но Мария вновь преградила дорогу.
– Бываешь ли ты на ее могиле?
Николь глядела непонимающе:
– Уж давненько не была. Все недосуг!
