Кровь бросилась Марии в лицо. «Эта тварь намекает, что мой
муж не может расстаться с ней ни днем, ни ночью!» Она вдруг почувствовала себя
настолько оскорбленной тем, что вынуждена прибегать к уловкам и хитростям, дабы
получить принадлежащее ей по праву, что захотелось плюнуть на Николь – в
буквальном смысле плюнуть на дорогие кружева ее чудесного платья! – и уйти
прочь, спрятаться в своих комнатах, смириться с очевидностью истины о том, что
нельзя воротить потерянного, забыть и о Корфе, и о Николь, и о своей ревности,
мучительной, как мистраль [75]. Плиний писал, что греки в античные времена в
случаях мистраля садились в масляные ванны, чтобы уберечь свои нервы… но не
просидишь же в такой ванне всю жизнь, снова и снова упрекая себя за то, что
однажды не отважилась сделать решающий шаг и, быть может, упустила единственный
шанс?! Пришлось приложить немалые усилии, чтобы подавить приступ раздражения и
снова заговорить с Николь.
– А ведь нехорошо забывать о близких! Мамаше Дезорде ты
стольким обязана…
Николь нахмурилась:
– Не пойму я что-то, сударыня, куда вы клоните… Скажите
прямо, что вам надобно?
– Идет, – кивнула Мария, не любившая долго ходить вокруг да
около. – Мне надобно, чтобы ты нынче же вечером отправилась в Фонтенбло
навестить тетушкину могилку и не возвращалась прежде завтрашнего вечера («Будем
надеяться, что места тебе здесь больше не сыщется!» – подумала она и вздрогнула
от предвкушения счастья – такого возможного, такого близкого!).
– Это вам зачем?! – удивилась Николь.
– О твоей душе пекусь, милочка, – участливо улыбнулась
Мария. – О памяти мамаши Дезорде. И вот еще что: господин барон ничего не
должен знать о твоем отъезде. Ты просто уедешь – и… все.
– Ну и причуды у вашего сиятельства. Всегда готова оказать
вам помощь, однако не в столь невыполнимом деле!
Мария была готова к отказу, мгновение она смотрела в
улыбающееся личико Николь, а потом тихо проговорила:
– Оно гораздо менее невыполнимо, чем тебе кажется. Рассуди,
чего ты желаешь больше: отдать долг праху мамаши Дезорде или вместе со мной
отправиться к барону и выслушать мой рассказ о том, как ты увеличила свое
состояние на пятьдесят тысяч ливров?
– Вы скажете ему? – пролепетала Николь, бледнея так, словно
готова была грохнуться в обморок; и Мария мысленно назвала себя идиоткой за то,
что по совершенно ненужному благородству не прибегнула к этому средству
воздействия на Николь гораздо раньше.
– Непременно скажу, уверяю тебя! Ты небось удивлялась, что я
этого не делаю?
– Нет, – покачала головой Николь, и в глазах ее Мария
разглядела нечто похожее на жалость. – Не сомневалась, что вы молчать будете!
Вы хотели сохранить хоть малое превосходство над ним, вам приятно было
сознавать, что честь его в руках ваших – на то я и рассчитывала. Однако сейчас
вам, верно, очень нужно, чтоб меня нынче ночью дома не было, ежели вы все
открыть барону решились… – говорила Николь, словно бы размышляя вслух, и Мария
была неприятно поражена проницательностью этой противной француженки. – Да в том
нужды нет, сие ни вам, ни мне не надобно. Будь по-вашему: воротясь из театра,
вы меня здесь не застанете.
И, сделав реверанс, Николь выскользнула из комнаты.
* * *
В Париже было пять главных театров: Большая опера;
Французский театр; Итальянский театр; графа Прованского, более известный под
названием «Théвtre de Monsieur», и варьете. Всякий день игрались в них
спектакли, и всякий день бывали они наполненными людьми (в шесть часов вечера
билетов уже не достать ни за какие деньги!), ну а на премьере зал и вовсе был
переполнен. У Марии от духоты слегка кружилась голова. Она с мужем и еще
двумя-тремя знакомыми сидела в особой ложе; перед самым началом появился и
господин посол.
Иван Матвеевич Симолин оказался невысоким плотным
круглолицым человеком с проницательным взглядом черных глаз. Мария присела
перед ним, робея не столько самого этого человека, сколько того, что она вершка
на два превосходила его высокопревосходительство ростом. Однако Симолин с
видимым восхищением окинул взглядом стройный стан Марии, выгодно подчеркнутый
синим платьем из тончайшего бархата с низким декольте, открывающим шею, плечи и
грудь безупречных очертаний. Русые волосы были с продуманной вольностью
разбросаны по плечам и перевиты шелковыми нитями, украшенными жемчугом, мягкий
отблеск которого придавал ее взволнованному лицу некую таинственность.
Впрочем, хотя в глазах Симолина Мария прочла восторженное
изумление, он ограничился доброжелательным приветствием, не сделав ни одного
комплимента ее красоте, и тотчас заговорил о достоинствах молодого актера Мишю,
которому предстояло играть роль Петра и который был, по слухам, живым портретом
русского государя. И Мария подумала, что Симолин, верно, очень проницательный
человек, если с одного взгляда уловил, что барон Корф не принадлежит к числу
тех людей, которых приводят в восторг славословия, расточаемые их женам.
Возможно, конечно, до Симолина дошли некие слухи о не самых теплых отношениях
между супругами, а потому он не ступил на скользкую почву обмена светскими
любезностями, опасаясь совершить бестактность. Так же внешне сдержан оказался и
еще один собеседник – его представили Марии как господина Сильвестра, близкого
друга Корфа.
Это был высокий яркий брюнет, красивое лицо коего портило
лишь надменно-отчужденное выражение. Строго говоря, собеседником его назвать
было нельзя: он вообще не произнес ни единого слова, не поддерживал общего
разговора, только слушал, смотрел – вернее, скользил взором вокруг, и лицо его
оставалось по-прежнему скучным; и хотя Мария порою ловила его взгляд, глаза
Сильвестра оставались непроницаемо-холодны. Этим он напомнил ей барона. Видеть
презрительное отчуждение на лице мужчины ей и без Сильвестра изрядно
осточертело, а потому она перестала обращать на сего безмолвного господина
внимание.
Мария чувствовала себя обделенной. Она вдруг всем сердцем
возжелала самых пустяковых и даже банальных словесных перлов, какие обычно
принято щедрою мерою дарить хорошеньким женщинам. Ей хотелось этого именно
сегодня, сейчас, чтобы привлечь глаза и сердце мужа к своей красоте и прелести,
чтобы взволновать его! Он же мгновенно забыл о существовании своей супруги и
принялся вместе с Симолиным оживленно обсуждать одну забавную историю.
