Дверь отворилась. С головой накрывшись одеялом, Мария сквозь
щелочку остановившимися глазами вглядывалась в темноту: барон задул стоявшую у
двери свечу, едва вошел. Конечно, зачем ему свет? Он тут знает каждый уголок!
Эта мысль наполнила сердце Марии тоской, а мягкий, как шелк, шепот: «Ma belle!»
[77], достигший ее ушей, заставил глаза наполниться слезами. Можно сколько
угодно уповать на темноту, надеяться, что заставишь мужа своей свежестью и
нежностью потерять голову и обо всем забыть, все простить, но сейчас-то он
пришел не к тебе, и шепчет ласковые слова не тебе, и все тело его в порыве
страсти устремлено не к тебе!
Мария как бы обмерла от этого горького прозрения и даже не
сразу поняла, что происходит, ощутив на своем теле сильные, горячие руки. Она
хотела крикнуть, оттолкнуть оскорбительные, не ей расточаемые ласки, но не
смогла пошевелиться. Да какое там! Она и пикнуть не успела, а ее батистовое
неглиже оказалось уже сорвано и отброшено; протестующий крик был заглушен
жадным ртом, прижавшимся к ее губам, а тело распластано тяжелым мужским телом.
Какие там артишоки! Какие специи! Судя по всему, муж Марии
так изголодался по своей любовнице, что не мог дождаться мгновения, когда
овладеет ею, и даже не заботился о том, чтобы и она была готова принять его.
Впрочем, возможно, что и Николь обыкновенно набрасывалась на него чуть не на
пороге.
Значит, этакие неистовые объятия, более похожие на сражения,
обоим не в новинку? Как бы то ни было, протестовать или открывать барону глаза
у Марии не было ни сил, ни возможности. Да и глупо теперь-то вставать в позу
оскорбленной невинности! Ей оставалось лишь пытаться хоть как-то
соответствовать своей роли – роли любовницы.
Благословенна тьма! Благословенны тяжелые шторы на окнах!
Можно не опасаться быть узнанной, не ждать в тревоге возмущенного, изумленного
возгласа – Мария сперва крепко жмурила глаза, а потом открыла их, но не увидела
ничего. Чудилось, сам ночной мрак обтекает, обнимает ее, сливается с нею,
трепещет под ее горячими ладонями, которые с безудержным, неутолимым
любопытством гладили, ласкали, исследовали все изгибы этого сильного тела, не
минуя и самых сокровенных уголков. Все эротические знания Марии следовали из
недавно прочитанных «Опасных связей» Шодерло де Лакло, однако манящие страницы
сейчас оживали и расцвечивались новыми, неожиданными красками.
Внезапная волна взаимного восторга, накатившая на
любовников-супругов, заставила их забиться сладострастной дрожью, хрипло шепча
слова любви губами, не прерывающими поцелуев, – а потом отбросила измученные,
покрытые потом тела на разные края широченной, взбаламученной кровати – и
отхлынула, оставив их в полубеспамятстве, задыхающихся и обессиленных.
* * *
Мария ощущала, что улыбка не сходит с ее нацелованных губ.
Наверное, настала пора переходить к признаниям? Пожалуй, барон не будет очень
суров и к ней, и к себе за то, что не узнал давно знакомого тела любовницы.
Мария вспомнила его отповедь наутро после свадьбы насчет вкуса любимых губ и
аромата любимого тела – и только плечом повела: как она тогда ревновала к
Николь, которая своими навыками первейшей парижской кокотки и медведя из
берлоги могла бы поднять! Сейчас же барон, похоже, испытал нечто гораздо более
потрясающее – вон, лежит почти бездыханный, изредка сладострастно, блаженно
постанывая, переполненный только что испытанным наслаждением.
«Пожалуй, это очень мило и приятно, но мужчины, очевидно,
или чувствуют острее, или им достается больше удовольствия», – так оценила
Мария свой новый опыт. Однако и впрямь, кажется, пора признаться. Ее клонит в
сон, да и барон, верно, вот-вот уснет, сломленный усталостью… Ох, будет сцена,
если он проснется утром прежде Марии – и увидит рядом с собой не ту, кого
ожидал увидеть!
Надо сказать ему все сейчас же, пока не уснул!..
Ее тонкие пальцы безотчетно ласкали широкие плечи, перевитую
мышцами грудь, путаясь в густых завитках волос, – как вдруг неожиданное
воспоминание пронзило ее, подобно карающей молнии.
Тем утром в Санкт-Петербурге, в их супружеской спальне,
когда Маша еще пребывала в уверенности, что ее обман удался, она, по совету
тетушки и матушки, решила искусить спящего мужа своими ласками: собралась с
духом и положила ладонь на его юношески гладкую грудь, видную в прорези рубахи…
чем это кончилось – известно, но не в том дело. Ведь она тогда единственный раз
увидела своего мужа хотя бы полуобнаженным, и… и на его груди не было ни
единого волоска, а сейчас вокруг ее пальцев обвивается густая поросль!
У Марии пресеклось дыхание, и она замерла, окаменев от
ужаса, рядом с этим… рядом с кем, о господи?!
Он лежал молча, словно вслушивался в сумятицу ее мыслей, а
потом тихонько, удовлетворенно хохотнул:
– Наконец-то ты поняла!
И, услышав этот негромкий голос, Мария издала слабый стон
насмерть раненного, испускающего дух существа, наповал сраженная догадкою: это
и впрямь не он, не ее муж… это совсем другой, незнакомый человек!
* * *
Твердая ладонь накрыла ее губы:
– Тише, тише! Что уж теперь-то?
Мария была так потрясена, что даже шевельнуться не могла, не
то что шум поднимать. Было что-то враз жуткое и мелодраматическое в этих
признаниях сгустка тьмы, с которым она только что предавалась любви. Кто это,
кто это здесь, кто подменил барона, кому достался весь пыл ее любви,
предназначенный одному-единственному человеку во всем свете? Зачем, зачем он
это сделал, за что она так наказана судьбою?!
– Однако я полагал в тебе больше проницательности, моя
милая! – Незнакомец игриво пошлепал ее по попке. – Ты прелесть, ух, моя
кошечка!.. Повезло же этому ледяному айсбергу Корфу! Я даже не предполагал
такого удовольствия. Каюсь, каюсь! – За сим признанием последовал жаркий
поцелуй в пупок. – Правда, надеюсь, и я оказался не промах. Ошеломил тебя своим
пылом, а? Вместо ледяной глыбы на тебя обрушился лесной пожар, n’est pas? – И
он, счастливый, закатился самодовольным, рокочущим смехом. – Сказать по правде,
я даже не предполагал, что мой самоотверженный подвиг будет столь щедро
вознагражден! – Он поцеловал безвольную, похолодевшую руку Марии. – Ну прости,
прости меня за этот обман! Клянусь, твой барон ничего не знает и не узнает,
если ты попросишь молчать. Я дождался, пока он уехал вместе со своим ночным
визитером – верно, очередным осведомителем, шпионом. – В голосе незнакомца
прозвучала нотка презрения. – Трогательно видеть, как он преисполнен
уверенности, будто никто и не подозревает истинных мотивов и скрытых пружин его
дипломатической деятельности! Впрочем, бог с ним. Я должен объясниться, Николь.
Что?..
