– Безутешный Орфей? Я понимаю. Две недели в полном
беспамятстве и неподвижности, почти бездыханная! Еще хуже, чем в прошлый раз.
Тогда хоть причины были естественные – кровопотеря, а теперь… подумать только!
Удивительно, как она вообще не умерла на месте. Такое количество яда могло и
силача-циркача спровадить на тот свет.
Голоса уже не казались раздражающе-пронзительными. Они
звучали то громче, то тише, то наплывали, то удалялись. Это было забавно, Мария
слушала даже с удовольствием.
– Доктор, вы обещали мне!..
– Да, я обещал молчать и сдержу слово. Один бог знает, почему
я это сделаю! Нет, я помню, что обязан вам своим благосостоянием и честным
именем, но разве мог я допустить, что мой благодетель решится когда-нибудь на
такое?
– Говорю вам, я не делал этого!
Ну вот, опять крик. Мария вновь застонала: от громких звуков
адски болела голова.
– Снова этот стон. Вы слышали?
– Я-то да. Мне кажется, и она слышит нас.
– Она в беспамятстве, но, говорят, люди и в таком состоянии
могут воспринимать окружающее.
– Вы хотите сказать, в глубину ее бесчувствия могут проникать
наши слова?
– Это не исключено.
– Ну, если так… Если так, пусть услышит: я не убивал ее. Я
не давал ей яду. Я не знаю, что все это значит! Из этой бутылки я уже пил, она
стояла открытая не меньше недели. Любой мог…
– Любой? Барон, у вас по дому что же – отравители гурьбой
расхаживают? К тому же в вине не было яду, во всяком случае, я его там не
нашел. Яд оказался лишь в том бокале, из которого пила ваша жена. Дно было
щедро им смазано, он мгновенно растворился в вине и сделал его смертоносным.
– Самое удивительно, что вы не нашли его следов в других
бокалах. Как можно было предвидеть, что она будет пить именно из этого?
– А разве не ясно? Он ведь самый красивый, женщина по
природе своей любит красивое, из сотни вещиц выберет одну – самую изящную и
привлекательную. Перед нею шесть янтарных кубков, но один – особенный: он горит
самоцветным рубиновым огнем, сверкает и переливается. Она взяла его – это
естественно.
Послышался тихий, недобрый смех, заставивший Марию насторожиться:
– Ах, доктор, вы так хорошо знаете женщин! Все верно, все
верно, однако и мужчины способны ценить красоту. И мужчина прежде всего обратит
внимание не на тусклую, матовую желтизну, а на игривый рубиновый блеск!
– Что вы этим хотите сказать?
– Только одно. Не Мария взяла этот бокал. Я подал его ей,
когда увидел, что она побледнела и вот-вот лишится сознания.
– Значит, вы…
– Доктор, да вы в своем уме?! Вы что, не способны сложить
два и два? Вы так уверены в том, будто я злоумышлял против Марии, что не видите
дальше своего носа?
«Ну как же он кричит! О чем это, зачем?.. Может быть, если
попытаться понять, в чем суть спора, голова будет не так болеть?»
– Еще раз повторяю: я раньше пил из этой бутылки. Но
янтарным бокалом воспользовался впервые. И то лишь потому, что он выпал из
шкафа, то есть подвернулся под руку, а хрустальные, из которых я обычно пью,
остались стоять. Я поднял янтарные кубки, безотчетно взял самый красивый, налил
вина, поднес к губам…
– Что?!
– Что слышите! Я хотел пригубить, а потом увидел, что Мария
сейчас упадет, и протянул бокал ей. Что случилось потом, известно.
– Господи Иисусе! Но ведь это означает…
– Наконец-то до вас дошло! Я понимаю, проще допустить, что
барон Корф решился убить свою жену, чем поверить, что он сам лишь случайно, по
прихоти судьбы, остался жив.
– Но это означает…
– Да что вы заладили: означает, означает! То и означает, что
Мария – случайная жертва, а яд был предназначен мне.
«Яд был в бокале? Яд предназначался Корфу?!»
Мария содрогнулась, хотела закричать, но сковывающая ее
немота и неподвижность были по-прежнему неодолимы.
– Вам?! Но зачем? Почему? Кто это сделал?
– Верно, тот, кто преподнес мне эти бокалы. Небось он
дивится, что я до сих пор жив. Они у меня уже несколько лет. Странно, что яд не
потерял своих качеств.
– Он и через пятьдесят лет их не потеряет, тем более если
смешать его с винным спиртом. Удивительно, однако, почему вы не обратитесь к
властям, не прикажете арестовать того, кто сделал вам столь «бесценный»
подарок!
– Я бы давно уже сделал это, когда бы знал, кого обвинять.
Это было примерно пять лет назад. Как раз приехала из России моя жена. Вскоре
после этого, по случаю своих именин, я получил довольно много подарков; были и
присланные по почте или с на́рочными – с горячими поздравлениями от самых
разных, порою мало знакомых или даже вовсе незнакомых людей. Благодарили за
какую-то помощь, искали моей протекции… Я уж и не помню, кто и какие подарки
прислал. Среди прочих – и эти кубки. Я был восхищен ими, но почему-то мне и в
голову не приходило пить из них. Я воспринимал их как произведение искусства.
Помню, как раз накануне дня моего ангела курьер, прибывший из России, граф
Комаровский, бывший спутником моей жены по пути в Париж, рассказывал, как они
рассматривали кенигсбергские янтари, какое это богатство, какая красота, и,
получив эти янтарные кубки, я еще подумал: не Мария ли прислала их мне?
– Ну, сударь! С чего бы это баронессе делать вам подарки
тайком?
– Неточно выражаетесь. Следовало бы сказать: с чего бы это
моей жене вообще делать мне подарки?
Глаза Марии ожгло слезами. «Я хотела подарить их тебе, но их
у меня похитили! И все же бокалы дошли до тебя. Но кто это сделал? Ах, если бы
знать! Тогда бы я все смогла понять».
– Боже мой… Нет, не может быть!
– Что с вами, доктор? Вы побледнели!
– Нет, нет.
– Говорите. В чем дело?
– Простите, барон. Страшная мысль пришла вдруг мне в голову.
Нет, это дьявольское наваждение… Но стоило вам связать имя вашей жены с этим
подарком… Я хочу сказать, стоило лишь предположить, что бокалы были посланы ею
(в конце концов, такие роскошные янтари могли быть куплены только в Кенигсберге
или Мемеле, словом, на берегу Балтийского моря), как вдруг я вспомнил, с чего
начался наш разговор.
– Да, вы говорили, что нашли в спальне Марии вот это. Кусок
смолы, пахнущий травами. Какое-то лекарство?
