Елизавета зажмурилась, Татьяна в своем углу встрепенулась, а
дети в испуге схватили друг дружку за руки.
Аристов? Тот самый страшный злодей, пугачевец? Аристов уже
здесь?
Однако вместо чернобородого громилы в красной рубахе – косая
сажень в плечах, на вострую саблю насажена отрубленная человеческая голова,
ручищи по локоть в крови (так вообразился детям Аристов) – дядька Никитич
втолкнул в покои невысокого худощавого мальчишку и плотно затворил двери.
Повинуясь взгляду князя, слуга засветил еще три шандала, и в
ярком свете все увидели, что пришедший зеленоглаз, рыжеволос и, несмотря на
смышленое, даже хитроватое лицо, лет ему – не более двенадцати!
Крепко сжимая в руке треух, мальчишка поклонился князю и
княгине. На Машу с Алешкой глянул мельком, словно они не заслуживали его
почтения. Татьяну же будто и вовсе не заметил.
Алешка побагровел от возмущения, напыжился, но теперь уже
сестра стиснула его руку, успокаивая; а сама наблюдала за лицами взрослых,
смотреть на которые сейчас было очень любопытно.
Никитич глаза закатил, словно ужасался чему-то. Матушка
удивленно подняла брови, но тут же прижала ладонь к губам, скрывая усмешку.
Князь смотрел пренебрежительно, а у Татьяны… у Татьяны было такое лицо, словно
она увидела привидение! Она отвернулась и торопливо перекрестилась; потом
сделала пальцами загадочный ворожейный знак. Маша знала, что это цыганский
оберег против злой силы – столь могучий и секретный, что Татьяна почти не
пользовалась им, дабы «от одной беды уберегшись, не назвать другой», как
объяснила она однажды Маше, строго-настрого запретив повторять это движение.
– Ну-ну? – спросил, наконец, князь незваного гостя. – И кто
же ты есть таков?
– Гринька! – ответил тот – и Татьяна вновь вздрогнула.
Да что ж это за мальчишка такой, чем он напугал старую
цыганку?!
Незнакомец молчал, но в этом молчании не было почтительного
ожидания слуги, – он молчал нарочно, желая подогреть интерес к себе, но
подогрел до крайности лишь общее раздражение. Никитич, приметив, как
встопорщились на переносице седые брови князя, сильным тычком сшиб наглеца на
пол, на колени, а сам пояснил с поклоном:
– Это мальчишка Акульки, что на краю деревни живет. Дареная вам
была господином Куролесовым вместе с двумя борзыми на день вашего ангела. Давно
уж, за десяток лет, – вы небось и запамятовали. Дарена была как искусная
белошвейка. Но стала баба к водочке потягиваться – вы ее и согнали со двора.
Жила она со вдовцом Семеном Ушаковым, а как тот упокоился, мирскою табакеркою
сподеялась. – Никита смущенно улыбнулся. – У каждого свой промысел! Парнишка же
сын не ее, а сестры умершей – она не ваша была, беглая, – а от кого прижит,
Акулька и сама не ведает, а может, просто помалкивает, скрывает.
– Акулька Ульки не хуже, – вдруг сказала Татьяна, и все
недоумевающе оглянулись на нее: при чем тут эта поговорка?
Князь пожал плечами:
– Да мне что за печаль, под каким кустом мальца сработали и
чем та Акулька промышляет? Пусть лучше объяснит – зачем говорил про Аристова?
Иль заявился сюда глумиться надо мной?!
Старческая, сухая, но вполне еще крепкая рука Никитича не
давала Гриньке шевельнуть прижатой к полу головой, так что снизу доносилось
лишь невнятное бормотание; Никитич же, взявший на себя роль толмача,
пересказывал с его слов:
– Акулька сия ходила по малину и в лесу повстречала мужика –
ладного, одетого как барин, сказавшего ей, что он – первейший друг и посланник
крестьянского царя Петра Федоровича III – тьфу, прости меня, господи! – а имя
его Илья Степанов сын Аристов. Акульке тот мужик приглянулся, она ему – тож, и
вот уже какую ночь он к ней похаживает, между делом про крестьянские
недовольства выведывает да про барские запасы оружия выспрашивает.
– Так, – кивнул князь. – Ну а нашему Гриньке тот ухарь чем
не пришелся по нраву? Чем перед ним провинился, что он с доносом на теткина
полюбовника прибежал?
Гринька пробурчал что-то злобное, а Никитич растолковал:
– Дескать, хотел мальчишка ружье Аристова разглядеть, а тот
его вздул крепко. Ну и не стерпел парнишка обиды…
– Месть, значит, – задумчиво проговорил князь, глядя в
темное окно.
Из угла, где недвижно сидела Татьяна, донесся прерывистый
вздох. Князь вскочил и, отстранив Никитича, вздернул мальчишку на ноги.
– Вести ты мне принес заманчивые, – сказал он, комкая у
Гриньки на груди его затасканную рубаху-голошейку и сурово глядя в покрасневшее
от натуги лицо мальчишки. – Сейчас толком объяснишь мне, когда Аристов к
Акульке приходит, как, которою дорогою. Сегодня ночью я сам туда пойду…
Молчать! – грозно оборвал он единый возглас Никитича и Елизаветы. – Молчать,
говорю вам! Ты, Никитич, собери десяток из охраны – самых толковых и надежных.
Чтоб оружие досмотрели, чтоб без осечек! К утру воротимся, повязав злодея, дабы
не сеял смуту.
– Батюшка! Зачем?! – бросилась к нему Елизавета.
– Ближний к Пугачеву человек – хорошая добыча. По слухам, он
верных своих бережет, не бросает пленных, норовит сменять. Мало ли на кого
этого Аристова обменять при случае можно!
Князь многозначительно повел глазами, и Маша поняла: дед
имеет в виду пропавшего князя Рязанова, мужа Лисоньки. Но у Елизаветы вдруг
задрожали губы, она прижала их ладонью, отошла, вся поникнув, – думала о своем
муже, Алексее Измайлове, который, спасая семью, ринулся безоглядно в сечу – и
нет о нем ни слуху ни духу, а посланный князем к месту стычки отряд тоже еще не
воротился…
Князь поглядел на нее печально, покачал головою. Потом
молвил:
– Уходя, одно скажу: будьте усердны к богу, верны
государыне, будьте честными людьми, ни на что не напрашивайтесь и ни от чего не
отказывайтесь! А теперь – храни вас бог. Пошли, Никитич.
И пока он шел по гостиной, гоня в тычки Гриньку – мальчишке
предстояло сидеть запертым в чулане, покуда князь не воротится с победой, чтоб
не разболтал о его намерении, – Маша успела увидеть умоляющие глаза матушки,
обращенные к Татьяне.
Чего ждала она от старой цыганки? На что надеялась? Что хоть
Татьяна – словом ли, ворожбою – отвратит князя от опасного предприятия?
Опасность и беда так и реяли в воздухе, их нельзя было не чуять, тем более
вещей цыганке… Но Татьяна, которая и в самых малых мелочах была осторожна и
осмотрительна (ежели увидит, например, на полу нитку, всегда ее обойдет, потому
что неведомо, кем положена эта нить, не со злым ли умыслом!), сейчас сидела
молча, безучастно, словно не видела и не слышала ничего.
И князь ушел.
