Однако Корф стоял недвижим, испытующе глядя на обидчика. Он
знал, что point d’honneur
[87] для него было немедля принять вызов, однако
пытался понять, что же произошло с маркизом. Сильвестр Шалопаи слыл обычным
женолюбом и волокитою, каких множество можно встретить в любом обществе; при
недавней встрече в Итальянском театре он показал себя к тому же человеком
вполне светским и блестящим остроумцем: его крик «Вот аббат Миолан!» сделался настоящим
модным bon mot
[88] и который день повторялся в салонах и даже во дворце. Какой
же белены он объелся нынче? Ведь вел себя подобно провинциальному дурню…
Впрочем, делать было нечего: Корф поднял перчатку и
предложил Сильвестру встретиться через час для взаимной сатисфакции. Маркиз
вздохнул с видимым облегчением, и Дмитрию Васильевичу пришла в голову весьма
здравая мысль о том, что, пожалуй, ради его согласия драться и была затеяна вся
эта нелепая история, а шум и гам – лишь проявление страсти Сильвестра к
эффектным сценам.
Вот так и произошло, что, заморочив голову заботливому месье
Периклу, через час с небольшим во внутреннем дворике заброшенного дома на улице
Карусели барон Корф и маркиз Шалопаи сбросили сюртуки, раскланялись, а потом с
упоением предались тому самому занятию, которое, сделавшись истинным бичом
привилегированных сословий во Франции, было запрещено под страхом смертной
казни строжайшим эдиктом короля Людовика XIV, оставшись, однако, и сто лет
спустя единственным средством разрешать неразрешимые споры.
* * *
Двор, где происходила дуэль, был похож на узкий колодец:
черные стены вздымались к небу, шероховатые даже с виду, потому что камни были
не обтесаны. Одна стена была увита мелкими белыми розами; возле нее стояла
каменная скамья, покрытая мхом, и Корф, мельком скользнув по ней взглядом,
подумал, что если здесь и впрямь бродит призрак, то он – вернее, она, ибо это
призрак дамы – любит лунной ночью сидеть на этой скамье, под этими розами, или
выглядывает из узкого стрельчатого, тускло освещенного окна… Тут Сильвестр
бросился в атаку, и барон забыл о призраке и об окошке, а зря: задержи он
взгляд еще на мгновение, он увидел бы свою жену.
Ну не могла Мария не прийти сюда! Ее план, который еще
недавно представлялся изощренно-безупречным, отчасти даже забавным, показался
вдруг жутковато-нелепым, как если бы, потеряв ключ от двери, она задумала
стрелять в замочную скважину чугунным ядром из мортиры. Почему-то подумалось:
если хорошо пойдет дело, то станет легче, однако сердце ее обморочно
затрепыхалось, когда Сильвестр сделал первый выпад. Корф успел отскочить, а
шпага проволокла Сильвестра вперед, так что он врезался в стену и едва успел
шарахнуться в сторону, когда совсем рядом клинок барона высек искры из черного
камня.
Теперь противники поменялись местами, и Мария видела лицо
своего «наемника». На нем мелькнула тень изумления: Сильвестр, верно, не ожидал
такого проворства, однако, решив держать теперь ухо востро, принял боевую
стойку и сделал второй выпад. Сталь звякнула о сталь – Корф лихо ответил. И
улыбнулся не без издевки.
Темп схватки ускорялся. Лицо Сильвестра блестело от пота;
тщательно причесанные волосы барона растрепались, с них сыпалась пудра,
открывая седые виски. Однако новый удар он отбил так резво, что шпага едва не
выпрыгнула из руки Сильвестра.
Маркиз сделал зверское лицо и прыгнул вперед. Снова
зазвенела сталь, но Мария уже не отводила глаз. Ей больше не было страшно. Она
была в восторге от этого зрелища! Теперь она понимала, почему так много пылких
любовниц у заправских дуэлянтов, которых ей приходилось встречать в обществе.
Женщины предпочитают дерзкую, отчаянную храбрость, а не спокойную, благородную
смелость. Мария, как бы в опьянении, следила за сценой, разыгрываемой по ее
воле, постигая, что мужчинами, оказывается, женщине очень легко управлять, и
прав был Фонтенель, сказавший: «Мужчины не сопротивляются, если ими движет
страсть, – тогда от них можно получить все, что пожелаешь!»
Блеск обнаженных клинков, посвист стали, ритмический топот
ног, словно бы выбивающих из брусчатки: «A mort! A mort»!
[89] – это
превратилось в некий смертельный, прекрасный танец. Впрочем, разъярившись, не в
силах добиться перевеса, противники постепенно отступали от правил высокого
фехтовального искусства. Вот Сильвестр отшатнулся, а когда Корф надвинулся на
него, сбил его клинок вниз и, с поворотом подпрыгнув, попытался ударить барона
пяткой в голову. Однако промахнулся, с трудом устоял на ногах и обнаружил, что
каблук сапога наполовину срезан хлесткой шпагой Корфа. Противники вновь
поменялись местами, и теперь Мария отчетливо видела торжествующую улыбку на
лице своего мужа.
Мария готова была любоваться этим спектаклем вечно, как
вдруг… укол в руку и удар сапогом в коленную чашечку помогли Корфу свалить
противника! Острие шпаги затрепетало у самого горла распростертого Сильвестра,
а барон, пригнувшись, еще слегка задыхаясь, выкрикнул:
– Я знаю! Я догадался! Вы сделали это по воле моей жены! Она
ждет моей смерти!
Запрокинутое лицо Сильвестра от его слов побелело так,
словно именно эта неожиданная догадка, а не шпага, каждую минуту готовая
пронзить ему горло, была для него самым страшным.
– Нет, – прохрипел он. – Нет…
– Нет? – усмехнулся барон, отведя шпагу, он схватил
противника за грудки и рывком поднял с каменных плит. – Я не страдаю болезнью
нашего времени – легковерием. Это задумала она, а значит…
Он не договорил.
Стрельчатое окно распахнулось, но за ним никого не было
видно. Однако барон не мог отвести глаз от этого темного провала, в котором
вдруг возникла узкая женская рука и, как бы прощаясь, взмахнула белым платком…
Взмахнула – и исчезла. И вновь непроницаемая тьма за окном.
И воцарилась тишина. Лишь покосившаяся створка слегка покачивалась на ветру,
издавая едва слышный тоскливый скрип.
Барон отпрянул, на мгновение оказавшись во власти
неодолимого ужаса, – не зная, что от окна только что отпрянула и замерла,
вжавшись в стену, до смерти перепуганная и его прозрением, и собственной
смелостью Мария.
Сильвестр, однако, не зевал: вмиг оказался на ногах и
ринулся в бой. Потеряв голову, решив мгновенно покончить с врагом, в котором он
теперь видел только низкого, бесчестного наемника, Корф в ярости взмахнул шпагой,
как двуручным мечом… Сильвестр сделал глубокий выпад – и его рассчитанный удар
пронзил правое плечо Корфа.
