Мало вероятия, что Корф поверит ее предупреждению. Симолин –
тот, пожалуй, поверит, но что ему делать? В карман кафтана спрятать своего
дипломатического агента, этого homme sans peur et sans reproche
[91], чтобы
избавить его от всех многочисленных опасностей, которые ему приготовила
гораздая умом Евдокия Головкина? Предположим, Корф не поедет на этот бал. Но
алчная дама придумает что-то другое. А на балу ему предстоит остерегаться –
кого? Ох, ну почему, почему Мария так медленно соображает, почему только сейчас
до нее дошло, что надо было вцепиться в Вайяна мертвой хваткой и выспросить,
наконец, у него, кто такая эта Евдокия Головкина? А если бы он не стал
отвечать, то поднять шум и крик, чтобы сбежались люди, охрана – чтобы схватили
Вайяна! Нет, Мария только столбом стояла и предавалась сентиментальным
размышлениям об их с этим разбойником особенных, сердечных отношениях. Потом до
Марии вдруг дошло, что Вайян не обязательно должен знать, под какой маской
является Евдокия Головкина в обществе, и она перестала корить себя за
нерасторопность.
Легла, но, несмотря на усталость, сон бежал прочь: его
отгоняла смутная обида. Вот она бьется, бьется, выдумывает бог весть что, дабы
избавить барона от опасностей, а он р-раз! – и единственным росчерком пера
предал жену публичному позору! Даже не дождался ответа от Комаровского, охотно
поверил, что Мария – новая madame де Бренвилье, а в том бокале и впрямь был
«порошок наследства».
Наследство!.. Завещание!.. Уже два года, как вокруг этого
вертится вся ее жизнь…
Мария выбралась из постели, набросила пеньюар и, не
заботясь, разбудит ли кого-то из слуг шлепанье туфель, отправилась в
библиотеку. Наверняка там найдется какой ни есть кодекс, римское право или как
там еще называются эти книги, в коих собраны все законы, определяющие отношения
людей?
Такие книги и впрямь нашлись, и Мария, начав читать еще при
свечах, засиделась до того, что уже высокое солнце заглянуло в окна библиотеки
и коснулось шершавых, пожелтевших страниц, на которых подробнейшим образом
объяснялся весь порядок наследования. Мария даже нашла путь, по коему и она, и
Корф могли остаться в живых, несмотря на то, что их распоряжения как бы уже
обрекали обоих на смерть. Ведь по русскому праву духовные завещания должны быть
составлены в здравом уме и твердой памяти… точно, точно, эту фразу писала Мария
в ломбарде под диктовку Вайяна – писала пером, запачканным в крови Мердесака!
На этом основании недействительны были завещания безумных, сумасшедших и
умалишенных, когда они составлены ими во время помешательства. Значит, по этому
пункту завещание Марии вполне действительно. Была другая зацепка: как
явствовало из Сенатского указа 1766 года, самоубийство, совершенное не в
безумии или беспамятстве, считалось преступлением, и завещание самоубийцы, как
и преступника, признавалось недействительным… А впрочем, о чем волноваться?
Такая расчетливая и предусмотрительная особа, как Евдокия Головкина, наверняка
же обставит гибель своих жертв самым подобающим образом – в виде трагической
случайности, так что самоубийство не будет даже заподозрено, а стало быть,
оснований признать завещание недействительным не окажется.
Конечно, если Корф все-таки неожиданно, при подозрительных
обстоятельствах, погибнет, а в смерти его будет обвинена Мария – например, на
основании показаний беспокойного доктора, – а потом предана суду и лишена всех
прав состояния, то ее завещание тоже будет признано недействительным, даже если
оно и составлялось прежде вынесения приговора.
И вот еще что: «Не могут быть завещателями постриженные в
монашество, как отрекшиеся от мира и от собственности». Что ж, дело хорошее! А
не присоединиться ли Марии к своей молоденькой подружке Анне-Полине в монастыре
Сент-Женевьев? Ой, нет. Придется искать другой выход, какой ни есть; в
монастырь она всяко не пойдет, хоть на аркане ее тащи!
Взгляд скользил по строчкам – Мария силилась вникнуть в
сложный текст. Русское право ограничивало завещательные распоряжения только
родом имущества… что такое род имущества? А, вот пояснение: каждый может
распорядиться свободно тем, что сам приобрел, но унаследованное недвижимое
имущество, оставшееся после смерти, должно непременно поступить в пользу
законных наследников: родовые имения не подлежат завещанию.
Мария вздохнула с облегчением: родовые имения не подлежат
завещанию! Не получит чертова Eudoxy ни Любавина, ни малороссийских угодий!..
Но тут же в глаза бросилась другая строка: «Владелец, не имеющий потомства,
может предоставить свое родовое имение, не нарушая прав супруга (супруги),
одному из своих родственников или родственниц (хотя бы и помимо ближайших) из
того же рода, от которого имение досталось завещателю».
Мария невидящими глазами уставилась в стену, пытаясь
проникнуть в смысл сего речевого оборота.
«…одному из своих родственников или родственниц из того же
рода, от которого имение досталось завещателю».
Из того же рода… Из того же рода…
Так, кажется, что-то проясняется. У нее нет – и, очевидно,
не будет! – детей. И прямых, стало быть, наследников. Брат Алешка по закону
получить Любавино не может: он не Строилов, он Измайлов! И буде у него родятся
дети – то же произойдет. Матушка, отчим – тоже Измайловы. Тетушка Елизавета
Михайловна, ее сын Мишка и муж ее князь Павел – эти Рязановы. А из Строиловых
кто? Одна лишь Евлалия Никандровна. Она вроде как сестра деда Марии по отцу
Валерьяну Строилову. Но и ее начисто лишает наследства завещание в пользу
Евдокии Головкиной. И это значит… это значит…
Мария собрала книги в стопу, подошла к полкам и осторожно,
аккуратно установила один к одному тяжелые тома, обтянутые коленкором,
выровняла черные кожаные корешки с золотым тиснением.
Это значит, что Евдокия Головкина и есть та самая «одна из
родственниц (хотя бы и помимо ближайших) из того же рода, от которого имение
досталось завещателю». Евдокия – какая-то дальняя строиловская родня, на
наследство права не имеющая, но упрямо к нему рвущаяся!
Да, выходит, верна была догадка, повинуясь которой Мария
погнала Данилу в Россию. Хотя теперь ясно, что делать сего не следовало. Зачем
далеко? Не проще ли тетушку Евлалию Никандровну попросить напрячь память и
перебрать по пальцам всю строиловскую родню, с которой никогда не имела никаких
дел матушка Марии? Уж наверняка тут-то и отыщется след Евдокии Головкиной.
* * *
Ежегодный весенний бал-маскарад в городской ратуше был
событием, не пропустить которое старались самые высокопоставленные особы
парижского beau monde [92]. Поговаривали, что там может оказаться сам герцог
Орлеанский.
