Марии впервые предстояло побывать на маскараде: в прошлые
года Корф, очевидно, забывал пригласить туда жену – впрочем, и сам он не ездил
на те балы. Нынче же все высшие посольские чины и их супруги были приглашены
поименно, об отказе и речи идти не могло!
Корф чувствовал себя вполне сносно и мог присутствовать в
ратуше – в конце концов, предполагалось, что самое тяжкое из предстоящего ему
там – это менуэт или аллеманда с какой-нибудь прекрасной дамою. Не на дуэли же
драться!
О том, что ему может предстоять на самом деле, знали только
Мария и Симолин. Мария не могла не сообщить об этом своему заботливому другу,
однако она так «бэкала и мэкала», пытаясь утаить источник сведений, что в конце
концов Симолин хитро прищурил один глаз и рассмеялся.
– Моя прекрасная баронесса, – ласково проговорил он, целуя
Марии руку, – вы забыли, с кем имеете дело. Всю жизнь я получаю тайные
сведения… в этом состоит моя работа! Мне ничего не надо объяснять. Если бы я
каждый раз допытывался у своих агентов, откуда кто из них что знает, я не
продвинулся бы в своей карьере ни на йоту. Мы как пчелы: собираем мед, не
больно-то задумываясь о названии цветка. Вы только скажите, что требуется от
меня, – и я все исполню.
Мария смотрела на него повлажневшими глазами. Этому
немолодому человеку, облеченному немалой властью, доставляла искреннее
наслаждение затеянная Марией интрига. Интриги вообще были смыслом жизни
Симолина, однако то были серьезные, подчас опасные, чреватые государственными и
международными осложнениями хитроумные нагромождения; здесь же он ощущал себя
кем-то вроде бога любви Эроса – умудренного опытом, поседевшего, однако
по-прежнему шаловливого и готового поддержать всякие безумства, совершаемые во
имя любви.
– Ничего, дитя мое, – тихо сказал он, видя слезы в глазах
Марии. – Бог даст, вы еще будете счастливы!
– Он дал клятву, – пробормотала Мария, понурясь и силясь не
разрыдаться в голос.
– Где клятва, там и преступление ее, – отмахнулся Симолин. –
А теперь идите домой и займитесь своим туалетом. И уверяю, душа моя: Димитрий
Васильевич без моего пригляду шагу не ступит. Самолично отвезу его в
Отель-де-Вилль – самолично и назад привезу, невредимого!
Марии оставалось только надеяться на это…
Итак, собственного мужа ей предстояло увидеть лишь на балу.
Как, впрочем, и графиню Евлалию: раз прогневавшись на племянницу, она так более
и не появлялась на улице Старых Августинцев, а посланная к ней Глашенька
воротилась с известием, что графиня в Версале и воротится лишь для участия в
маскараде. Там Мария и увидит ее, там и спросит о Евдокии Головкиной – если,
конечно, узнает свою сердитую тетушку в сонмище людей, ибо в каком та будет
костюме, Мария не имела ни малейшего представления. Что придумает Симолин для
маскировки Корфа, ей тоже было неведомо. Она и сама-то до последнего мгновения
не представляла, что наденет. Она не позаботилась заказать подобающий туалет и
теперь в растерянности стояла перед шкафами и сундуками, пытаясь выбрать из
множества нарядов тот единственный, который сделал бы ее неузнаваемой.
Был у Марии прекрасный, голубой с золотом, русский костюм:
шелковый сарафан, батистовая рубаха, унизанный скатным жемчугом кокошник, –
однако Корф видел этот наряд, а Марии не хотелось до поры до времени попадаться
на глаза мужу.
Словом, время шло, до бала оставался какой-то час, а Мария
по-прежнему пребывала в глубокой растерянности, как вдруг за дверью будуара
раздался какой-то шум. Глашенька побежала поглядеть, в чем дело, и вслед за ней
в комнату вступил человек с огромною картонкою в руках, перевитой алыми
лентами. Насилу оторвав взор от нарядной, обтянутой розовым шелком картонки,
Мария взглянула на посетителя – да так и ахнула, узнав посольского лакея
Казимира. Едва приметно улыбнувшись, он тотчас принял важный вид и пояснил, что
доставил сию картонку по приказу господина Симолина, для удовольствия госпожи
баронессы, потом откланялся и поспешно вышел.
Мария озадаченно глядела на огромную картонку. Глашенька, от
нетерпения путаясь в алых завязках, подняла крышку – и, испустив стон восторга,
принялась вынимать оттуда вещь за вещью. Мария же только изредка всплескивала
руками.
Здесь был целый ворох тончайших нижних юбок – не меньше
пяти! – одна короче другой, обшитых кружевом с таким расчетом, чтобы каждая
была видна, и все они от бедер расходились пышным, шумящим, восхитительно
волнующимся, многоярусным колоколом. Юбки были довольно короткие – самая
длинная не достигала щиколоток. Однако верхняя юбка – алая, шелковая, горящая
огнем! – оказалась еще короче. Глашенька вытащила черные кружевные чулочки, и
когда Мария натянула их, то обомлела от восторга, узрев изящество и стройность
своих ножек, выставленных теперь на всеобщее обозрение и особенно выигрышно
смотревшихся в алых атласных туфельках. К юбкам прилагалась белая батистовая
рубашка с пышными, отороченными кружевом рукавами и таким глубоким декольте,
что, когда Глашенька зашнуровала на тонкой талии Марии черный бархатный корсаж,
ее и без того вполне пышный бюст выступил из выреза двумя белопенными
соблазнительными выпуклостями, на одну из которых Глашенька тотчас прилепила
черную тафтяную мушку. Впрочем, в чудесной коробке, присланной Симолиным,
оказалась тончайшая индийская шаль из кашемира, затканная золотыми цветами, так
что ежели б Марию вдруг особенно смутили нескромные мужские взоры, она могла бы
принакрыться этой шалью, которую пока что стянула на бедрах, подчеркнув их
стройность.
Но это еще не все! Отдельно, переложенный тончайшей рисовой
бумагою, в коробке лежал смоляно-черный парик такой тонкой работы, из таких
шелковистых, буйно кудрявых волос, что Мария, всегда париками брезговавшая и
весьма довольная своими длинными русыми волосами, без малейших раздумий скрыла
их под пышными смоляными локонами, которые изменили ее лицо до неузнаваемости,
придав тонким, спокойным чертам опасную неотразимость. Цыганка, в которую,
словно бы по мановению волшебной палочки, обратилась Мария (даже глаза,
подкрашенные должным образом, сделались в этих черных отблесках совсем
темными), знала цену своей красоте! Ко всему этому великолепию приложена была
колода карт с весьма игриво, если не сказать больше, изукрашенной рубашкою, а
также темно-розовый, цвета азалии, веер, который поможет Марии на балу и занять
руки, и скрыть лицо, и, ежели надо, украдкою шепнуть словцо.
Право слово, лучшего костюма придумать было просто
невозможно!
Полностью одевшись, Мария принялась застегивать узенькую
атласную полумаску, тоже оказавшуюся в этом вместилище чудес, и обнаружила
приколотую к ней записочку, на которой рукою Симолина была по-русски начертана
одна только фраза:
«Мы все в руке Судьбы!» Слово «Судьба» оказалось написано с
большой буквы, и Мария догадалась, что Симолин именно такой смысл видел в ее
костюме!
