Эти мысли проносились в голове Марии, пока она стояла, не
чувствуя тычков и толчков танцующих, зачарованно глядя на задумавшегося Отелло,
который словно бы тоже ничего не видел вокруг, даже двух сатиров, которые
неприметно окружали его, разматывая кольца виноградных лиан, оплетавших их
тела. Никакие это были не лианы, а хорошо замаскированные веревки! И великан
Жако уже поднял свой пудовый кулак, чтобы оглушить жертву, а потом,
воспользовавшись сутолокой, утащить из бального зала – мало ли, выпил человек
лишнего, лишился чувств…
Мария вскрикнула, но голос ее потонул в многоголосье толпы и
раскатах музыки. Она метнулась вперед – где там! Разве пробьешься! В бессильной
ярости щелкнула веером – тонкий стилет выпал из его ручки ей на ладонь, и тогда
Мария снова ринулась в толпу, прикрывая веером сверкающее лезвие, которым она
легонько колола всех, кто преграждал ей путь, – легонько, но вполне ощутимо,
так что, вскрикивая, люди отшатывались с ее пути; и через несколько мгновений
она уже приблизилась к Жако, занесла было кинжальчик – ударить его половчее, да
вдруг, словно нарочно, черная Смерть прошла мимо своей ковыляющей походкой.
Невзначай задела Марию и выбила у нее оружие, которое тут же было затоптано
сотнею пляшущих ног.
Мария даже взвизгнула от злости! В это мгновение Жако вцепился
в плечи Отелло («Негодяй! Да у него же плечо ранено!»), отчего ноги у того
подкосились. Жако подхватил падающего барона, а второй сатир набросил на жертву
веревку. И тогда Мария, осененная спасительной мыслью, подпрыгнула, вырвала из
свечника высоко укрепленный факел и ткнула им в затейливо закрученный хвост
сатира.
Тошнотворно запахло паленой шерстью, и по хвосту, будто по
бикфордову шнуру, побежало пламя. Мгновение – и коричневая курчавая шкура,
плотно обтягивавшая тело Жако, занялась!
Разбойник мгновение стоял, ничего не понимая, а потом
вскрикнул тонким бабьим голоском, и этот крик был тотчас подхвачен танцующими,
которые отшатнулись, прижались к стенам, образовав вокруг вспыхнувшего Жако
пустое пространство.
Корфа подхватил и оттащил к стене появившийся откуда ни
возьмись астроном, потерявший в давке и трубу, и колпак со звездами, и даже
седую бороду. Но Жако было уже не до похищения! Он с воем срывал с себя клочья
горящей шкуры, потом рухнул на пол и принялся кататься по нему, пытаясь сбить пламя.
Второй сатир запутался было в своих веревках, но все же смог отбросить их и
теперь тушил своего напарника голыми руками. Маска его слетела, и Мария увидела
Вайяна.
Жако ревел от боли так, что сотрясались стены. Из толпы
вырвался венгерский гайдук, проскочил мимо Марии, неуклюже задев ее, да так,
что она чуть не упала, сорвал с себя шитый золотом доломан
[96] и принялся
охаживать горящего Жако по бокам и спине. Наконец он отбросил обгорелый доломан
и, тяжело дыша, выпрямился: дело было сделано, огонь погас.
Почерневший, еще дымящийся Жако поднялся с пола и, набычась,
принялся оглядывать толпу налитыми кровью глазами. Когда же взгляд его упал на
Марию, он взревел, как если бы и впрямь превратился в быка, увидавшего красный
плащ матадора. Да, конечно, юбка Марии полыхала алым цветом, но Жако смотрел не
на юбку, а на голову Марии, с которой неосторожный венгерец сбил черный парик,
– вернее, смотрел на ее лицо, с которого слетела маска.
Мария схватилась за волосы – и ахнула, нащупав гладенькие,
аккуратно заплетенные русые косы свои, которые доселе прятала под париком.
Сейчас ворох смоляных кудрей валялся у ее ног, и ей почудилось, будто она стоит
голая перед этой толпою.
– Это ты! – взвыл Жако.
Он вмиг узнал ее – и ринулся вперед, обуреваемый жаждой
мести. Вайян и Шалопаи, не сговариваясь, метнулись было поперек его пути, но
были сметены, словно пушинки.
Мария отпрянула, хотела бежать, но обезумевшая от
любопытства толпа напирала сзади, стояла несокрушимою стеной: деваться было
некуда. Из глаз Жако глядела на Марию лютая погибель, и обугленные ручищи его
были уже совсем близко, как вдруг белая тень, словно призрак, преградила ему
дорогу, заслонив собою оцепеневшую Марию. Тюрбан свалился с головы Отелло, и он
досадливо тряхнул головой, отбрасывая с лица растрепавшиеся светлые волосы.
Но где там! Корф был безоружен, а Жако в своей ярости
бросился бы сейчас и на стреляющую пушку. Он схватил барона за горло, приподнял
над полом… Мария оцепенела от ужаса, толпа захлебнулась единым стоном, и тогда
в наступившей тишине с небывалой отчетливостью прозвучал визгливый женский
голос:
– Стой, болван! Он еще должен изменить свое завещание!
И тотчас вслед за этим черная Смерть воздела свою трость, из
которой, словно змеиное жало, высунулось длинное лезвие шпаги – и вонзилось под
левую лопатку Жако.
Великан замер… руки его разжались, Корф рухнул на пол и
остался недвижим.
Мария кинулась было к нему, да споткнулась и упала бы, когда
б рядом не очутился Сильвестр и не подхватил ее.
Жако, широко взмахнув руками, грянулся об пол так тяжело,
что, чудилось, мелкой дрожью задрожали мраморные статуи, с высоты своих
постаментов безучастно взирающие на это сонмище человеческих страстей. Но Мария
не видела содроганий разбойника, ибо Вайян кинулся к Смерти и, сорвав с ее лица
желтую маску, изображавшую оскал безглазого черепа, гневно выкрикнул:
– Что же вы наделали, мадам! Он ведь служил вам!
И Мария тихо ахнула, разглядев под тенью черного капюшона
морщинистое лицо графини Строиловой.
Мария недоверчиво покачала головой и даже зажмурилась,
однако, вновь открыв глаза, увидела то же самое старческое, изуродованное лютой
алчностью лицо. И вся правда сделалась Марии понятна еще прежде, чем Вайян
повернулся к ней и выкрикнул, ткнув пальцем в Смерть:
– Смотри! Это все она, она!.. – Голос его сорвался на шепот,
но Мария уже знала, что услышит: – Это и есть Евдокия Головкина!
Старуха, от этих слов сгорбившись, будто от удара плетью,
бросилась в толпу, и людская стена разомкнулась перед нею, уступая дорогу, как
если бы она была не человеком, а черной змеей, у которой уже вырвали жало, да
яд все еще сочится…
