Что произойдет, если она вернется в Париж? Во-первых, один
драгоценный день из семи уже будет потерян. Во-вторых… Во-вторых, Корфу
придется отправиться самому. А следующий дилижанс только через неделю. Но уж
если убийцам удалось выследить секретного курьера, то русский резидент никак не
выберется из Парижа незамеченным! Ей представился Корф в черной траурной
одежде, скорчившийся в кровавой луже у подножки дилижанса, – и Марию затрясло
так, что соседка покосилась на нее с изумлением.
Нет. Это перст судьбы. Нельзя останавливать дилижанс,
наоборот – надо молиться, чтобы он мчался как можно быстрее. Слишком многое
благоприятствует ее неожиданному путешествию: и это платье, так вовремя
попавшееся на глаза, и доброжелательность хозяина конторы… да все, все, начиная
с бессонницы, с утренней прогулки по каштану!
Жаль только, что у Марии с собою ни су! А надо платить за
придорожные гостиницы и что-то есть… Ладно, сейчас у нее тошнота подкатывает к
горлу при одной только мысли о еде, но ведь ехать почти три дня! И добираться
от Берна до Туна, и еще зайти в трактир Эрлаха, и переправиться через Тунское
озеро… На все это нужны немалые деньги.
Не крест же продать?! Мария украдкой потрогала сквозь
монашеский чепец мочки ушей. Слава те господи, у нее в ушах серьги. Франков сто
за них дадут… Дали бы, наверное, раза в три больше, но надо трезво смотреть на
вещи: у кого найдутся такие деньги на каком-нибудь постоялом дворе, в спешке?
Остановка часа через три, никак не раньше. Хорошо, что все
пассажиры так подавлены ужасным событием на станции, что сидят молча, не
донимают друг друга расспросами и разговорами. Есть время собраться с мыслями.
О многом надо подумать, и прежде всего о главном: кто, кто
еще, кроме нее и Корфа, знал, откуда и когда отправится секретный курьер?
Бело-розовая фигура, приникшая к окну, возникла в памяти, и
Мария невольно прижала руки к сердцу.
Николь! Курьера предала Николь!
* * *
Ровно через три дня пути, в два часа пополудни, дилижанс
остановился на окраине Берна, конечной точке своего маршрута. Торопливо
распрощавшись с попутчиками, Мария выскочила из кареты, спиной ощущая
неприязненные взоры. Никогда в жизни она не чувствовала такого общего
недоброжелательства к себе, словно бы то, что она невольно заняла место убитого
пассажира, наложило на нее некий позорный отпечаток. Мрачная старуха так и не
проронила ни слова за всю дорогу, отворачиваясь от Марии, как от зачумленной!
Самым доброжелательным оказался толстяк с книгами, который вез их в дар
публичной библиотеке Берна, своего родного города. Этот книгочей безмерно
тронул сердце Марии, и перед тем, как покинуть дилижанс, она с горячим чувством
стиснула его пухлую, широкую руку.
Доброжелатель Марии поведал, что трактир Эрлаха находится на
горной дороге, ровно на полпути от Берна до Тунского озера, а езды до Туна – не
более четырех часов. В расчеты Марии не входило прийти в трактир засветло;
вдобавок вынести еще хотя бы два часа тряски в карете казалось ей
непереносимым, а потому она пошла пешком, еле передвигая ноги.
– Вы паломница, сестра? – неприязненно спросил Эрлах,
провожая Марию в отведенную ей комнату. Лицом он был бы недурен, но напыщенный
и надменный вид его производил самое неприятное впечатление. Мария удивилась
было, а потом сообразила, что католическая церковь в ее лице встретилась здесь
с протестантизмом Эрлаха, и, мягко улыбнувшись, кивнула.
Она щедро заплатила вперед, и религиозный фанатизм Эрлаха
несколько поугас. Проведя Марию в чистую и светлую комнату под номером семь,
хозяин принялся рассказывать о порядках, заведенных в его доме. Мария спросила
ужин и побольше горячей воды и с наслаждением занялась своим туалетом. За
несколько франков ей удалось уговорить Анни (так звали девушку-горничную)
вычистить к утру ее платье, выстирать и высушить белье. А так как Марии на ночь
предстояло остаться в чем мать родила, то Анни предложила ей черное старенькое
платьишко.
После сытной трапезы Марию разморило. Твердо помня, что
спать нельзя, что нужно непременно проследить за Эрлахом и выяснить, безопасен
ли трактир или в нем происходит нечто подозрительное, она прилегла на пышной
постели, не разбирая ее и не раздеваясь, – и заснула, кажется, еще прежде, чем
опустила голову на подушку.
* * *
Ее разбудил лунный свет, бивший прямо в лицо. Всполошенно
села, озираясь.
Тишина. Нигде не звука. Все спокойно в трактире, все спит
кругом.
Подошла к окну. Серебряная луна высоко поднялась над
долиною. У Марии захватило дух – такая красота и тишина царили кругом. Ничего
подобного ей, жительнице равнинных приречных лесов, никогда в жизни не
приходилось зреть! И тут до ее слуха донесся стук копыт по каменистой тропе, а
затем в ворота въехал всадник.
– У, дура, светит, как ошалелая! – раздался голос Эрлаха, и
он сам, погрозив кулаком луне, вышел принять повод у гостя.
Мария не сдержала легкой усмешки, но следующие слова
хозяина, произнесенные почти шепотом, но отчетливо слышимые в хрустальной
тишине, заставили затаить дыхание:
– Восьмого номера так никто и не спросил.
Сердце Марии приостановилось: Эрлах говорил по-английски!
– Да, незадача!.. – произнес на том же языке всадник,
спешиваясь. – Не пойму, зачем было убивать курьера на станции? Он должен был
вывести нас в Туне на русского связного, а теперь ломай себе голову: кто, где и
с кем должен встретиться. Знаешь ли, плохо нам станется, ежели на этот раз
провороним их связного. Не миновать нам тогда отправиться в гости к твоим
бывшим постояльцам!
– Куда это? – удивился Эрлах, и вновь прибывший злобно
огрызнулся:
– Куда? В пучины Рейнбаха!
[105] С камнем на шее!
Мария зябко поежилась.
Ай да Корф! Ай да провидец!
Всадник что-то неразборчиво проговорил, а трактирщик
пренебрежительно махнул рукой:
– Да так, одна монашка-паломница…
Мария впервые в жизни порадовалась, что о ней отозвались
пренебрежительно. Не хотела бы она привлечь к себе внимание «добропорядочного»
Эрлаха!
Вновь прибывший насторожился:
– Монашка? Не может быть!
Мария невольно отпрянула от окна в тень.
Приехавший схватил Эрлаха за грудки:
– Какая она? Высокая, молодая, в синем платье и с серебряным
крестом на груди?!
