— Пожалуйста, — прошептал я, глотая слезы.
Взглянув на себя со стороны, я горько усмехнулся —
побежденный, сломленный человек, вымаливающий ничтожную малость у Бога, в
которого он никогда не верил. Осмотревшись, я увидел дом Господень, обращенный
в руины и пепел, обитель пустоты и одиночества, и понял, что сегодня же ночью
приду за Кристиной. И мне не нужно ни чудо, ни благословение. Мне нужна только
одна решимость вытащить ее из этого ада и вырвать из лап малодушного
влюбленного доктора, вздумавшего сделать из нее Спящую красавицу. Я скорее
сожгу дом, чем позволю кому-то снова наложить на нее руки. Я увезу ее домой,
чтобы умереть рядом. И моими проводниками станут гнев и ненависть.
Я ушел из часовни в сумерках, перебрался через серебряноe
поле, искрившееся в лунном свете, и вернулся на дорогу. Я шел ориентируясь в
потемках по очертаниям канавы. Наконец вдалеке забрезжил свет «Виллы
Сан-Антонио» и обозначился лес башен и мансард вокруг озера. Когда я дошел до
санатория, то не стал нажимать кнопку звонка на воротах, а просто перелез через
стену и крадучись пересек в темноте сад. Я обошел дом и приблизился к черному
ходу. Дверь была заперта, но я, не колеблясь ни секунды, ударил в стекло
локтем, высаживая его, чтобы дотянуться до щеколды. Наконец я ступил в коридор,
прислушиваясь к доносившимся голосам и бормотанию и ощущая витавший в воздухе
резкий запах бульона, исходивший с кухни. Я пробрался через весь этаж до
комнаты в глубине, где добрый доктор без малейших колебаний заточил Кристину,
мечтая превратить ее в Спящую красавицу, опутанную ремнями и вечно витающую в
облаках под воздействием лекарств.
Я предполагал, что уткнусь в запертую дверь, однако ручка
повернулась под моей рукой, тупо саднившей от порезов. Толкнув дверь, я вошел в
помещение. Я с изумлением увидел, что мое дыхание клубами пара поплыло перед
моим лицом. В следующий момент я заметил, что светлые плиты пола испещрены
кровавыми следами. Окно, выходившее в сад, было распахнуто настежь, и шторы
колыхались от ветра. Постель опустела. Я подошел к кровати и вытащил конец
одного из кожаных ремней, которыми доктор с санитарами связывали Кристину.
Ремни были чисто перерезаны, словно бумажные ленты. Я выскочил в сад и увидел
четко выделявшуюся на снегу цепочку красных следов, удалявшихся в сторону
ограды. Я устремился в том направлении и ощупал каменную стену, окружавшую сад.
На камнях остались пятна крови. Я вскарабкался на ограду и спрыгнул вниз.
Неровная, петляющая дорожка следов вела в поселок. Помню, я бросился бежать.
Я следовал за отпечатками ног на снегу до парка,
раскинувшегося вокруг озера. Полная луна пылала над большим ледяным зеркалом. И
тут я ее увидел. Кристина, хромая, медленно шла по льду, оставляя за собой
кровавый след. Ветер трепал подол ее белой рубашки. Когда я добежал до берега,
Кристина удалилась метров на тридцать от кромки озера, продвигаясь к его
центру. Я громко позвал ее по имени. Она плавно повернулась, и я увидел улыбку
у нее на лице. А между тем от ее ног разбегалась паутина трещин. Я прыгнул на
лед, почувствовал, как ледяная поверхность подается и хрустит при каждом шаге,
и бросился к Кристине. Она стояла неподвижно и смотрела на меня. Трещины вокруг
ее ступней расширялись, превращаясь в ползучие плети черных расселин. Лед
проседал подо мной, и я упал ничком.
— Я люблю тебя, — донеслись до меня ее слова.
Я пополз к ней, но сеть трещин ширилась у меня под руками,
окружая Кристину со всех сторон. Нас разделяло всего несколько метров, когда я
услышал, как лед ломается и проваливается у нее под ногами. Под Кристиной
разверзлась черная пасть и поглотила ее, словно она упала в смоляной колодец.
Как только Кристина исчезла в глубине, льдины сомкнулись, закрывая полынью, в
которую она провалилась. Течение подхватило ее тело и протащило несколько
метров подо льдом. Мне удалось доползти до той ловушки, где оказалась в плену
Кристина, и я принялся изо всех сил долбить кулаками лед. Глаза Кристины были
открыты, светлые волосы колыхались в воде, и она смотрела на меня снизу, сквозь
полупрозрачную ледяную корку. Я бился, изранив руки, но все напрасно. Кристина
не отводила от меня взгляда. Она подняла руку, коснулась пальцами льда и
улыбнулась. Редкие пузырьки воздуха выскользнули у нее изо рта, зрачки
расширились в последний раз. Через мгновение ее тело стало медленно тонуть,
навеки погружаясь в темноту.
11
Я не стал возвращаться в номер за вещами. Притаившись за
деревьями, окаймлявшими озеро, я видел, как в гостиницу пришел доктор с парой
жандармов. Сквозь стекла больших окон было удобно наблюдать, как они
переговаривались с управляющим. Прячась по темным пустынным улицам, я покинул
поселок и добрался до станции, окутанной туманом. Слабый свет, падавший от двух
газовых фонарей, позволял различить контуры поезда, застывшего у перрона.
Угадывался темный металлический остов красного семафора, горевшего на выезде.
Машины локомотива не работали. Ледяные потеки застыли на рельсах и поручнях,
как капли желатина. Вагоны были погружены в темноту, на стеклах окон осел иней.
В конторе начальника станции свет тоже не горел. До отправления поезда
оставалось порядочно времени, и на станции не было ни души.
Я подошел к одному из вагонов и попытался открыть дверь. Она
была надежно заперта изнутри. Я спустился на рельсы и обошел поезд. Под
покровом тени я вскарабкался на проходную площадку между соседними вагонами в
конце состава и попытал счастья с дверью, соединявшей салоны. Мне повезло, она
оказалась открытой. Я проскользнул в вагон и пробрался в темноте к первому
попавшемуся купе. Я вошел и тотчас заперся изнутри. Дрожа от холода, я рухнул
на сиденье. Я не осмеливался закрыть глаза из страха, что увижу взгляд
Кристины, обращенный ко мне из-под ледяного покрова. Прошли минуты, а возможно,
часы. В какой-то момент я стал недоумевать, зачем прячусь и почему не способен
ничего почувствовать.
Я скрывался в пустом вагоне и, затаившись как беглец, ждал
неизвестно чего, прислушиваясь к жалобному стону металла и дерева, прихваченных
морозом. Я вглядывался в тени за окном, как вдруг луч фонаря скользнул по
стенам вагона, и на перроне послышались голоса. Я протер пальцем глазок на
покрытом изморозью стекле. Машинист и двое рабочих шагали к головному вагону
состава. Метрах в десяти на платформе начальник станции разговаривал с
жандармами. Эту парочку я видел вместе с доктором около гостиницы. Начальник
станции кивнул и, на ходу доставая связку ключей, направился к поезду. Жандармы
последовали за ним. Я снова спрятался в купе. Всего через пару секунд раздался
звон ключей, и дверца вагона с лязгом открылась. Я поднял защелку замка,
оставив дверь купе открытой, и растянулся на полу под одним из диванов, вжимаясь
в стену. Шаги жандармов приближались, голубоватые лучи фонариков, которыми они
светили себе, прорезали темноту и скользили по застекленным дверцам купе. Когда
шаги замерли напротив моего убежища, я затаил дыхание. Голоса смолкли. Я
услышал щелчок открываемой двери и в паре десятков сантиметров от моего носа
возникли сапоги. Жандарм постоял несколько мгновений и вышел, вновь захлопнув
дверцу. Шаги протопали дальше по вагону.
Я лежал на полу неподвижно. Вскоре вагон вздрогнул, из
решетки обогревателя повеяло теплом, обласкавшим мне лицо. Через час первые
рассветные лучи заглянули в окна. Я выбрался из своей норы и огляделся, изучая
обстановку. Пассажиры, поодиночке и парами, тащили по перрону чемоданы и узлы.
Гул раскочегаренной машины паровоза мелкой дрожью передавался по стенам и днищу
состава. Вскоре путешественники начали рассаживаться по вагонам, и проводник
включил свет. Я снова занял место у окна и отвечал на приветствия попутчиков,
проходивших мимо моего купе. Стрелки больших станционных часов показывали ровно
восемь часов, когда поезд тронулся и заскользил вдоль перрона. И только после
этого я смежил веки, слушая перезвон церковных колоколов в отдалении, словно
эхо проклятия.
