— Сеньор Валера? — позвал я. — Это Мартин.
Не дождавшись отклика, я ступил в коридор, отвечая на призыв
печальной музыки. Я прошел мимо картин и ниш, в глубине которых скрывались
фигуры мадонн и святых. Коридор представлял собой анфиладу арок, завешенных
гардинами. Я миновал один занавес за другим, пока не достиг конца коридора,
завершавшегося большим залом, погруженным в темноту. Зал имел прямоугольную
форму, и все стены его от пола до потолка занимали книжные стеллажи. В глубине
находилась массивная дверь. За приоткрытой створкой угадывался полумрак,
мерцающий и насыщенный оранжевыми тонами от пылающего камина.
— Валера? — снова позвал я, повышая голос.
В полуоткрытой двери в ореоле света, распространявшемся от
камина, появился силуэт. На меня с подозрением уставились два сверкающих глаза.
Собака, похожая на немецкую овчарку, только с белой шерстью, медленно подошла
ко мне. Я замер, украдкой расстегивая пальто, чтобы дотянуться до револьвера.
Пес остановился у моих ног, посмотрел на меня и заскулил. Я погладил его по
голове, и он лизнул мои пальцы. Потом он развернулся и засеменил обратно к
двери, за которой подрагивало зарево камина. Собака остановилась в проеме и
опять посмотрела на меня. Я пошел следом.
За дверью я увидел библиотеку, где преобладающей деталью
интерьера являлся огромный камин. Комнату освещало только пламя камина, и на
стенах и потолке плясали длинные тени. В середине комнаты на столе стоял
граммофон, из которого звучала грустная музыка. У камина, спинкой к двери,
покоилось широкое кожаное кресло. Собака приблизилась к креслу и снова
повернула ко мне голову. Я подался вперед и увидел руку, лежавшую на
подлокотнике, державшую сигару. От тлевшего кончика сигары к потолку плавно
поднимались перья голубоватого дыма.
— Валера? Это Мартин. Дверь была открыта…
Собака растянулась у кресла, по-прежнему пристально глядя на
меня. Я сделал несколько шагов к камину и обошел кресло. Адвокат Валера сидел у
огня с открытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Он был одет в костюм-тройку
и одной рукой придерживал на коленях тетрадь в кожаном переплете. Я встал
напротив и заглянул ему в глаза. Его веки не вздрогнули. И вдруг я заметил
красную слезу, кровавую слезу, медленно катившуюся у него по щеке. Я опустился
перед ним на колени и взял у него тетрадь. Собака бросила на меня отчаянный
взгляд. Я приласкал ее.
— Простите, — прошептал я.
Тетрадь была исписана от руки. Она представляла собой нечто
вроде приходно-расходной книги. Каждая новая запись была отделена от предыдущей
короткой чертой и предварялась датой. Валера открыл тетрадь посередине. Первая
дата в начале открытой страницы свидетельствовала, что запись сделана 23 ноября
1904 года.
Уведомление о выплате (356-а/23-11-04). 7500 песет за счет
фонда Д. М. Направлены с Марселем (лично) по адресу, указанному Д. М. Пассаж за
старым кладбищем — скульптурная мастерская «Санабре и сыновья».
Я прочитал запись несколько раз, пытаясь уловить хоть
какой-то смысл. Я помнил тот пассаж с давних пор, когда еще работал в «Голосе
индустрии». Это был жалкий переулок, погребенный за стенами кладбища
Пуэбло-Нуэво, где приткнулись мастерские, изготавливавшие надгробные плиты и
памятники. За кладбищем он сходил на нет, превращаясь в одну из грязных канав,
пересекавших пляж Багатель и квартал бараков, тянувшийся до самого моря, —
Соморростро. По какой-то причине Марласка распорядился выплатить приличную
сумму одной из таких мастерских. На странице, помеченной упомянутой датой, имелась
еще вторая запись, касавшаяся фонда Марласки. Речь шла о первых выплатах Хако и
Ирене Сабино.
Банковский перевод из средств фонда Д. М. на счет
Испано-колониального банка (отделение на улице Фернандо) № 008965-2564-1.
Получатели Хуан Корбера — Мария-Антония Санауха. 1-я месячная выплата в размере
7000 песет. Установить график выплат.
Я продолжал листать тетрадь. Большинство записей касались
расходов и небольших операций, связанных с деятельностью конторы. Мне пришлось
просмотреть несколько страниц, заполненных загадочными памятными заметками,
прежде чем я нашел следующую запись, где упоминался Марласка. И снова была
зафиксирована передача наличных денег через какого-то Марселя, возможно, одного
из клерков конторы.
Уведомление о выплате (379-а/29-12-04), 15 000 песет за счет
фонда Д. М. Переданы с Марселем. Пляж Багатель, вровень с береговой линией, 9
часов. Особа, с которой необходимо встретиться, должна подтвердить свою
личность.
«Ведьма из Соморростро», — подумал я. После смерти
Диего Марласка распределил значительную денежную массу через своего партнера. И
этот факт противоречил подозрениям Сальвадора, будто бы Хако сбежал с деньгами.
Марласка лично назначил выплаты и оставил деньги в фонде под опекой адвокатской
конторы. Две записи о произведенных платежах наводили на мысль, что незадолго
до гибели Марласка имел деловые отношения с мастерской надгробных памятников и
какой-то темной личностью из Соморростро, и эти отношения вылились в
перемещение крупных денежных сумм из одних рук в другие. Я закрыл тетрадь,
пребывая в еще большей растерянности, чем прежде.
Я собирался уходить, но, повернув голову, заметил, что одна
из стен, затянутых бордовым бархатом, увешана фотографиями в элегантных рамках.
Я подошел к ним ближе и узнал волевое запоминающееся лицо патриарха Валеры, чей
портрет маслом до сих пор господствовал в кабинете сына. Адвокат присутствовал
почти на всех фотографиях в компании с выдающимися деятелями и патрициями
города. По-видимому, снимки были сделаны на каких-то светских раутах и общественных
мероприятиях. Стоило просмотреть с десяток фотографий и оценить должным образом
статус лиц, позировавших со старым стряпчим, чтобы прийти к выводу, что
адвокатская контора «Валера, Марласка и Сентис» играла ключевую роль в
управлении городом. На некоторых фотографиях мелькал сын Валеры, на много лет
моложе, чем теперь, однако безошибочно узнаваемый. Он всегда держался на втором
плане, почти незаметный в тени патриарха.
Я почувствовал это раньше, чем увидел. На фотографии были
изображены отец и сын Валера. Они стояли на тротуаре у дома номер 442 по
бульвару Диагональ, на верхнем этаже которого располагалась контора. С ними
вместе камера запечатлела высокого, видного мужчину. Его лицо можно было
заметить и на многих других фотографиях коллекции. Обычно он появлялся на
снимках рука об руку со старшим Валерой. Диего Марласка. Я впился взглядом в
худощавое строгое лицо, тревожные глаза, взиравшие на меня с моментальной
фотографии двадцатипятилетней давности. Как и патрон, он не постарел ни на один
день. Я с горечью улыбнулся, осознав всю глубину своей наивности. Это лицо я
знал, однако запомнил его не по фотографии, любезно предоставленной моим добрым
другом, почтенным отставным полицейским.
Человек, известный мне как Рикардо Сальвадор, оказался не
кем иным, как Диего Марлаской.
15
Лестницу окутывала темнота, когда я покидал фамильный дворец
рода Валера. Я ощупью пересек вестибюль и открыл дверь. Свет от уличных фонарей
начертил по полу голубоватую прямоугольную дорожку, в конце которой я наткнулся
на взгляд швейцара. Я быстрым шагом пошел прочь от дома, направляясь к улице
Трафальгар, где находилась остановка ночного трамвая. Он доезжал до ворот
кладбища Пуэбло-Нуэво, и на этот самый трамвай мы много раз садились вместе с
отцом, когда я отправлялся с ним на ночное дежурство в «Голос индустрии». В
вагоне почти не было пассажиров, и я сел вперед. Приближаясь к Пуэбло-Нуэво,
трамвай углублялся все дальше в переплетение улиц, залитых большими,
исходившими паром лужами. Городское освещение еле теплилось, и огни трамвая
разрежали темноту, скользя по стенам домов и мостовой, как факел высвечивает
рельеф тоннеля. Наконец показались ворота кладбища. Очертания крестов и
памятников выступали на фоне бескрайней панорамы фабричных комплексов и труб,
наполнявших небосвод черно-красным сиянием. Стая голодных псов кружила у
подножия больших фигур ангелов, охранявших вход. На миг животные замерли в
лучах фар трамвая. Их глаза засветились, словно у шакалов, а затем собаки
бросились врассыпную, скрывшись во мрак.
