Последним аргументом для меня стал письменный стол в центре
кабинета. На столе, напоминая скульптуру из металла и света, стояла
внушительная пишущая машинка «Ундервуд», за прокат которой было давным-давно
заплачено. Я сел в маршальское кресло у стола, с улыбкой погладил клавиши
машинки и сказал:
— Я ее оставлю.
Инспектор издал вздох облегчения, а управляющий, закатив
глаза, перекрестился. В тот же день я подписал договор о найме сроком на десять
лет. Пока техники из электрической компании проводили в дом свет, я занимался
уборкой и наведением порядка, чтобы придать жилищу достойный вид. Мне помогали
трое слуг, которых Видаль отправил в наряд, даже не спросив, нужно ли мне
подкрепление. Я вскоре уяснил, что modus operandi команды
специалистов-электриков весьма прост: сначала они сверлили стены направо и
налево, а потом задавали вопросы. Через три дня после высадки десанта в доме не
имелось ни одной работающей лампочки, зато любой сказал бы, что произошло
нашествие жуков-точильщиков, пристрастившихся к штукатурке и благородным
металлам.
— Вы хотите сказать, что нет другого способа справиться
с проблемой? — спросил я у командира батальона, решавшего все вопросы
ударами молотка.
Отилио (так звали этого умельца) помахал комплектом планов
дома, который управляющий вручил мне вместе с ключами, и объяснил, что во всем
виноват дом, поскольку он плохо построен.
— Посудите сами, — убеждал он, — если вещь
никуда не годится, тут уж ничего не поделаешь. Вот и здесь так. Тут говорится,
что у вас резервуар с водой на асотее.
[15]
Так ведь нет.
Цистерна у вас на заднем дворе.
— Ну и что? Вас вода не касается, Отилио.
Сосредоточьтесь на электричестве. Свет. Не краны и трубы. Свет. Мне нужен свет.
— Так ведь все связано. Что скажете о галерее?
— Что там нет света.
— По плану вот в этом месте должна проходить
капитальная стена. И как раз тут, стоило старине Ремихио только пальцем ткнуть,
как на нас чуть полдома не рухнуло. А о комнатах и говорить нечего. По плану в
зале в конце галерее — почти сорок квадратных метров. Ничего подобного. Слава
Богу, если там хотя бы двадцать наберется. Стоит стена, которой быть не должно.
А о водопроводе и правда лучше не вспоминать. Все водосливы находятся совсем не
там, где положено.
— Вы уверены, что разбираетесь в чертежах?
— Послушайте, я профессионал. Учтите, в этом доме все
шиворот-навыворот. Все сделано как Бог на душу положит.
— Тем не менее вам придется проявить смекалку и
работать с тем материалом, какой есть. Делайте что угодно и как угодно, но я
хочу, чтобы в пятницу дыры в стенах были заделаны, поверхности покрашены и
горел свет.
— Не надо меня торопить, работа-то тонкая. Нужно
действовать с умом.
— И что вы намерены предпринять?
— Пока что пойти позавтракать.
— Да вы пришли всего полчаса назад.
— Сеньор Мартин, с таким отношением мы с вами никак не
договоримся.
Мучения, связанные с ремонтными работами и устранением
недоделок, растянулись на неделю дольше запланированного. Однако душу согревала
сама мысль о том, что в любой момент я могу переехать в дом, о котором давно
мечтал. В случае необходимости я готов был годами существовать при свечах и с
масляными фонарями, смирившись с присутствием Отилио и его эскадрона
кудесников, делавших дырки где ни попадя и вкушавших пищу по два с половиной
часа. К счастью, квартал Рибера был настоящим заповедником, духовным и
материальным, ремесленников разных мастей. В двух шагах от новой обители я
нашел мастеров, установивших мне замки, которые не напоминали трофеи из
Бастилии, а также светильники и краны образца XX столетия. Идея стать
счастливым обладателем телефонной линии меня не воодушевила. Судя по тому, что
я слышал по радио у Видаля, новые средства массовой связи (как их именовала
нынешняя пресса) не принимали меня в расчет, пытаясь привлечь публику. Я решил,
что буду вести тихую жизнь, наслаждаясь книгами и покоем. Из пансиона я не взял
почти ничего, только смену белья и шкатулку с револьвером отца, единственной
вещью, оставшейся от него на память. Остальную одежду и прочее имущество я
раздал другим жильцам. Если бы я мог так же легко избавиться от старой кожи и
воспоминаний, я бы это сделал.
Официально я перебрался в дом с башней, наконец полностью
электрифицированный, в тот день, когда из печати вышел пилотный выпуск «Города
проклятых». Я лихо закрутил интригу, от начала до конца вымышленную, вокруг
пожара в «Грезе» в 1903 году и призрачного существа, с тех пор наводившего
колдовские чары на улицы Раваля. Раньше чем высохла типографская краска первого
издания, я начал трудиться над вторым романом серии. По моим расчетам, исходя
из тридцати дней непрерывной работы в месяц, Игнатиус Б. Самсон должен был в
среднем писать в сутки 6,66 страницы набело, чтобы выполнить условия контракта.
Чистое безумие, имевшее, впрочем, одно преимущество: у меня почти не оставалось
свободного времени, чтобы задуматься об этом.
Я едва осознавал, что с течением времени стал поглощать
больше кофе и папирос, чем кислорода. По мере того как я травил себя, у меня
появлялось ощущение, что мозг постепенно превращается в паровую машину, которая
никогда не остывает. Но Игнатиус Б. Самсон был молод и вынослив. Он работал
ночь напролет и падал на кровать на рассвете, совершенно изнуренный,
одолеваемый странными снами. Ему снилось, что буквы на листе, заправленном в
пишущую машинку в кабинете, отделялись от бумаги и, словно чернильные пауки,
расползались по его рукам и лицу, проникали сквозь кожу и заполняли вены, пока
не оплетали сердце черным коконом и не застилали зрачки озерами мрака.
Целыми неделями я не покидал стен особняка и потерял счет
дням недели и месяцам года. Я не обращал внимания на повторявшиеся приступы
головной боли, начинавшиеся внезапно, будто железное долото вонзалось в череп
так, что из глаз сыпались искры. Я привык к постоянному шуму в ушах,
заглушаемому только воем ветра или шелестом дождя. Иногда, обливаясь холодным
потом и чувствуя, что пальцы, лежавшие на клавиатуре машинки, отказываются
повиноваться, я обещал себе на другой же день показаться врачу. Но на следующий
день всегда появлялись новый эпизод и очередная история, которые требовалось
рассказать.
Игнатиусу Б. Самсону исполнился год, и я, чтобы отметить это
событие, решил взять выходной и вновь увидеть солнце, почувствовать дыхание
ветра и пройти по городу, по которому давно путешествовал только в своем
воображении. Я побрился, привел себя в порядок и нарядился в самый лучший и
респектабельный из своих костюмов. Я оставил открытыми окна в кабинете и
галерее, чтобы проветрить дом, и густой дух, пропитавший все поры, развеяло на
четыре стороны. Я вышел на улицу и обнаружил на земле под почтовым ящиком
большой конверт. В конверте я нашел тонкий лист пергамента, запечатанный
сургучом с оттиском фигуры ангела, исписанный изумительно красивым почерком.
Текст гласил:
