— Вы художник, вам хочется создавать произведения
искусства, делать высокую литературу, нечто, что идет от сердца и благодаря
чему ваше имя будет выведено золотыми буквами на скрижалях всемирной истории.
— В ваших устах это звучит почти смешно, — заметил
я.
— Потому что так оно и есть, — вставил Эскобильяс.
— Нет, совсем нет, — перебил Барридо. — Это
по-человечески объяснимо. А мы гуманны. Я, мой компаньон и Эрминия. Она же,
будучи женщиной и существом редкой чувствительности, самая гуманная из нас
всех. Правда, Эрминия?
— Гуманнейшая, — подтвердила Отрава.
— А так как мы гуманны, мы вас понимаем и хотим
поддержать. Мы ведь гордимся вами и убеждены, что наш успех зависит от вашего,
и, кроме того, в нашей фирме прежде всего отдают должное людям, а не цифрам.
Завершив фразу, Барридо сделал драматическую паузу.
Возможно, он ожидал, что я взорвусь рукоплесканиями. Но так как я не
пошевелился, он поспешил продолжить речь:
— Поэтому я хочу предложить следующее: возьмите полгода
или девять месяцев, если необходимо — все же роды есть роды, — запритесь в
кабинете и пишите главный труд своей жизни. Закончив роман, принесите его нам,
и мы опубликуем его под вашим именем, костьми ляжем, поставим на карту все. Ведь
мы на вашей стороне.
Я перевел взгляд с Барридо на Эскобильяса. Отрава готова
была разрыдаться от полноты чувств.
— Разумеется, никакого аванса, — уточнил
Эскобильяс.
Барридо взволнованно взмахнул рукой:
— Итак, что скажете?
Я приступил к работе в тот же день. Мой план был прост как
дважды два: днем переписывать книгу Видаля, а ночью работать над собственной. Я
собирался наточить и отполировать до блеска убогий арсенал средств, которым
меня вооружил Игнатиус Б. Самсон, и заставить его послужить тому немногому
достойному и благородному, что еще оставалось в душе — если там что-то
сохранилось. Я писал из благодарности, от отчаяния и во имя тщеславия. Я писал
в первую очередь для Кристины, чтобы доказать ей, что я способен заплатить долг
Видалю и что Давид Мартин, хоть и стоя на краю могилы, заслужил право смотреть
ей в глаза, не стыдясь своих смешных надежд.
Я не пошел больше в клинику доктора Триаса. Я не видел в том
необходимости. В день, когда наступит конец и я не смогу ни написать, ни даже
придумать ни одной строчки, я пойму это первым. Мой верный и не слишком
разборчивый аптекарь исправно снабжал меня пилюлями с кодеином, сколько бы я ни
попросил, а иногда кое-каким десертом, от которого огнем занималась кровь,
точно взрывом динамита сметало боль, уносило сознание. Я никому не рассказал о
посещении врача и результатах анализов. Основные мои нужды удовлетворялись
еженедельной доставкой продуктов (по моему распоряжению) из крупнейшего
торгового центра бакалейных товаров «Кан Хисперт», находившегося на улице
Миральерс, за церковью Санта-Мария-дель-Мар. Заказывал я всегда один и тот же
набор. Его обычно приносила дочь хозяев, девушка, смотревшая на меня, как
перепуганная кабарга, когда я приглашал ее зайти в прихожую и подождать, пока
ищу деньги, чтобы расплатиться.
— Это твоему отцу, а вот это тебе.
Я всегда давал ей десять сентимов чаевых, и она молча их
принимала. Каждую неделю девочка доставляла заказ и звонила в мою дверь, и
каждую неделю я вручал ей причитающуюся плату и десять сентимов на чай. Я не
знал, как ее зовут, и не помнил лица, вспоминая его, лишь когда девочка снова
появлялась на пороге. Но в течение девяти месяцев и одного дня (ровно столько
времени отняла у меня работа над единственной книгой, которой суждено выйти под
моим собственным именем) девушка из бакалейного магазина была единственным
человеком, с кем я встречался сравнительно часто.
Кристина внезапно, не предупредив меня, перестала приходить
по вечерам. Я начал опасаться, что Видаль разгадал нашу хитрость, но однажды
вечером, дожидаясь ее (она отсутствовала почти неделю), я открыл дверь,
полагая, что пришла Кристина, и оказался лицом к лицу с Пепом, парнем,
служившим на вилле «Гелиос». Он принес посылку от имени Кристины, тщательно
запечатанную, содержавшую полную рукопись книги Видаля. Пеп поделился со мной
новостями. Оказалось, что отец Кристины страдал аневризмой и сделался почти
инвалидом. Кристина отвезла его в санаторий в Пуигсерде, в Пиренеях, где, по
слухам, одному молодому доктору удавалось лечить подобные заболевания.
— Обо всем позаботился сеньор Видаль, — добавил
Пеп. — Не считаясь с расходами.
Видаль никогда не оставлял в беде слуг, не без горечи
подумал я.
— Она попросила передать вам это лично в руки. И никому
ничего не говорить.
Юноша вручил мне посылку, радуясь, что избавился от
загадочного предмета.
— Она оставила какой-нибудь адрес, чтобы связаться с
ней, если потребуется?
— Нет, сеньор Мартин. Я знаю только, что отец сеньориты
Кристины лечится в больнице под названием «Вилла Сан-Антонио».
Несколько дней спустя Видаль нанес мне один из своих
импровизированных визитов и просидел у меня весь вечер, потягивая мой анис,
покуривая мои папиросы и рассказывая о несчастье, постигшем его шофера.
— Невозможно поверить. Мужчина крепкий, как дуб, и
вдруг в одно мгновение падает замертво и уже даже не помнит, кто он есть.
— Как Кристина?
— Можешь представить. Ее мать умерла много лет назад, и
Мануэль — единственный близкий ей человек. Она взяла с собой альбом с семейными
фотографиями и показывает их бедняге в надежде, что память вернется к нему.
Видаль разглагольствовал, а тем временем его роман (а
правильнее было бы сказать, мой роман) лежал стопкой на кофейном столе в
галерее, перевернутый лицевой стороной вниз, в каком-то полуметре от его рук.
Он сообщил, что остался без шофера из-за болезни Мануэля и настоял, чтобы Пеп
овладел искусством вождения. Пеп считался неплохим наездником, но за рулем
юноша в настоящий момент был сущей катастрофой.
— Дайте ему время. Автомобиль не лошадь. Секрет науки в
практике.
— Коли ты об этом упомянул… Мануэль ведь научил тебя
водить, не так ли?
— Чуть-чуть, — признался я. — И это не так
просто, как кажется.
— Если твой новый роман не будет продаваться, ты всегда
сможешь поступить ко мне шофером.
— Мы еще не похоронили несчастного Мануэля, дон Педро.
— Неудачное замечание, — согласился Видаль. —
Прошу прощения.
— А как продвигается ваш роман, дон Педро?
— Полным ходом. Кристина увезла в Пуигсерду
окончательный вариант, чтобы откорректировать и привести его в божеский вид,
пока ухаживает за отцом.
— Приятно слышать, что вы довольны.
Видаль торжествующе улыбнулся.
— Кажется, это будет нечто грандиозное, — сказал
он. — Я столько месяцев мучился оттого, что все ужасно, а недавно перечитал
первые пятьдесят страниц, которые Кристина перепечатала набело, и сам себе
поразился. Думаю, тебя книга тоже удивит. Все-таки я еще могу тебя кое-чему
научить.
