— Никогда в том не сомневался, дон Педро.
В тот вечер Видаль пил больше обычного. За много лет я
научился распознавать все оттенки его настроения, замечать внутреннее
беспокойство и безошибочно угадывал, когда он старался о чем-то умолчать. Мне
показалось, он пришел неспроста. Когда запасы аниса были исчерпаны, я налил ему
изрядную порцию бренди и стал ждать.
— Давид, есть вещи, о которых мы с тобой никогда не
говорили…
— О футболе, например.
— Я серьезно.
— Я вас слушаю.
Он одарил меня долгим взглядом, словно его одолевали
сомнения.
— Я всегда старался быть тебе добрым другом, Давид. Ты
ведь это понимаешь, правда?
— Вы давали мне намного больше, дон Педро. Я это знаю,
и вы тоже знаете.
— Порой я задумываюсь, может, мне следовало вести с
тобой более честную игру.
— В каком смысле?
Видаль принялся рассматривать дно бокала с бренди.
— Существуют обстоятельства, о которых я тебе не
рассказывал, Давид. И о них мне, наверное, стоило сообщить тебе много лет
назад…
Я выдержал паузу, короткую паузу, длившуюся вечность. О чем
бы Видаль ни порывался мне рассказать, было ясно, что все бренди на свете не способно
склонить его к исповеди.
— Не беспокойтесь, дон Педро. Дело вытерпело годы,
значит, до завтра терпит точно.
— Завтра у меня, возможно, не хватит мужества сказать
тебе.
Я вдруг сообразил, что впервые он предстает передо мной
таким испуганным и потерянным. Что-то терзало его, лежало камнем на душе, и мне
стало тягостно видеть его в столь мучительном затруднении.
— Давайте поступим так, дон Педро. Когда опубликуют и
вашу книгу, и мою, мы встретимся, чтобы выпить за это, и вы расскажете мне все,
что сочтете нужным. Вы пригласите меня в какой-нибудь дорогой изысканный
ресторан, куда меня не пустили бы без вас, и вы сделаете любые признания, какие
вам захочется. Идет?
Ближе к ночи я проводил Видаля до бульвара Борн. Там,
опираясь на крыло «испано-суисы», его дожидался Пеп, облаченный в униформу
Мануэля, которая была ему велика размеров на пять, как и сам автомобиль. Кузов
представлял собой печальное зрелище, испещренный царапинами и вмятинами, по
виду совсем свежими.
— Облегченной рысью, да, Пеп? — посоветовал
я. — Ни в коем случае не галопом. Медленно, но верно, как будто на
першероне.
— Так точно, сеньор Мартин. Медленно, но верно.
На прощание Видаль крепко обнял меня. Когда он садился в
машину, мне показалось, что он несет на плечах тяжесть земного шара.
16
Наконец я поставил точку в романе Видаля и одновременно
закончил собственный. Через несколько дней ко мне домой без предупреждения
явился Пеп. В униформе, унаследованной от Мануэля, он выглядел ребенком в
маршальском мундире. В первый миг я вообразил, что он принес мне весточку от
Видаля или даже от Кристины. Но я отверг эту мысль, как только наши взгляды
встретились. Судя по его мрачному виду, он был чем-то очень встревожен.
— Плохие новости, сеньор Мартин.
— Что случилось?
— Это сеньор Мануэль.
Голос у него несколько раз срывался, пока он говорил, и
когда я предложил ему воды, Пеп едва не разрыдался. Мануэль Сагниер скончался
три дня назад в санатории Пуигсерды после продолжительной агонии. По желанию
дочери он был похоронен накануне на маленьком кладбище у подножия Пиренеев.
— Боже мой, — прошептал я.
Вместо воды я дал Пепу рюмку выдержанного бренди и усадил в
кресло на галерее. Немного успокоившись, Пеп объяснил, что Видаль послал его
встретить Кристину. Она возвращалась сегодня днем на поезде, прибывавшем по
расписанию в пять часов.
— Представляете, в каком состоянии сеньорита
Кристина… — пробормотал он. Его удручала необходимость выступить в роли
человека, которому придется выражать ей соболезнования и утешать по пути в
маленькую квартирку над каретным сараем виллы «Гелиос», где она с детства жила
с отцом.
— Пеп, мне кажется, тебе не стоит ехать на вокзал
встречать сеньориту Сагниер.
— Приказ дона Педро…
— Передай дону Педро, что я беру ответственность на
себя.
Порция бренди и красноречие помогли. Он уехал, предоставив
действовать мне. Я пообещал сам встретить Кристину и привезти на виллу «Гелиос»
на такси.
— Спасибо вам, сеньор Мартин. Уж вам-то лучше знать,
как успокоить бедняжку.
Без четверти пять я шагал по направлению к новому зданию
Французского вокзала. Его недавно открыли с большой помпой. Всемирная выставка,
[22]
обогатила город россыпью чудес. Но лично мне больше всех
нравился этот свод из стекла и стали, похожий на купол кафедрального собора.
Возможно, правда, дело было лишь в том, что он находился недалеко от моего дома
и я любовался им из окна кабинета в башне. На небе в тот день теснились черные
тучи, набегавшие с моря и зависавшие над городом. Отдаленные раскаты грома,
зарницы на горизонте и горячий ветер, пропитанный запахом пыли и насыщенный электричеством,
предвещали сильную летнюю грозу. Когда я подошел к вокзалу, на землю упали
первые капли дождя, крупные, сверкающие, словно с неба посыпались серебряные
монеты. Не успел я выйти на перрон, чтобы встретить поезд, как на сводчатую
крышу платформы обрушились потоки дождя. Сгустились сумерки, будто внезапно
наступила ночь. Темноту поминутно прорезали вспышки яркого света — молнии
сверкали над городом под аккомпанемент громовых разрядов, отголосков неистовой
ярости стихии.
Локомотив прибыл почти с часовым опозданием. Змеей стелился
по земле пар, с трудом проползая сквозь бурю. Я занял позицию в голове состава,
чтобы не прозевать Кристину в толпе путешественников, уже начавших выходить на
платформу. Через десять минут все пассажиры разошлись, а она так и не
появилась. Я уже готов был возвратиться домой, подумав, что Кристина не
приехала этим поездом, но в последний момент решил на всякий случай проверить,
прогулявшись по перрону и внимательно заглядывая в окна купе. Я нашел ее в
предпоследнем вагоне. Она сидела, прислонившись головой к стеклу, с
отсутствующим взглядом. Я забрался в вагон и остановился на пороге купе.
Услышав шаги, Кристина повернулась и посмотрела на меня без удивления, слабо
улыбнувшись. Потом встала и молча обняла.
