Его тон звучал дружелюбно, однако стальной блеск в глазах не
оставлял места сомнениям.
— Нет нужды напоминать мне об этом каждые пять минут.
— Прошу простить мою настойчивость, друг мой Мартин.
Наверное, я докучаю вам пространными отступлениями, но делаю это для того,
чтобы поскорее покончить с ними. Я хочу получить от вас форму, а не суть. Суть
всегда одна и та же, ее изобрели с момента возникновения человечества. Она
запечатлена в сердце человека подобно серийному номеру. Я хочу, чтобы вы нашли
толковый и привлекательный способ ответить на вопросы, которые мы все себе
задаем. Вам следует опираться на собственное прочтение человеческой души и
применить на практике свои умения и мастерство. Я хочу, чтобы вы преподнесли
историю, бередящую душу.
— Не более…
— И не менее.
— Вы говорите об управлении эмоциями и чувствами. Не
проще ли было бы убеждать людей с помощью разумных рассуждений, простых и
понятных?
— Нет. Невозможно начать рациональный диалог с
человеком о верованиях и понятиях, которые он не способен воспринять разумом. О
чем бы ни шла речь, о Боге, расе или национальной гордости. Для этого мне
необходимо более мощное средство, чем обычное риторическое рассуждение. Мне
необходима сила искусства, сценическая постановка. Нам кажется, что нам внятны
слова песни, но верим мы им или нет, зависит от музыки.
Я попытался проглотить всю эту чушь не подавившись.
— Успокойтесь, на сегодня уже достаточно
разговоров, — резко сменил тему Корелли. — Теперь перейдем к
практическим вопросам. Мы с вами будем встречаться приблизительно каждые
пятнадцать дней. Вы сообщаете о том, как идут дела, и показываете уже сделанную
работу. Если я сочту нужным внести изменения или у меня появятся замечания, я
дам вам знать. Работа продлится двенадцать месяцев или часть этого периода —
столько, сколько потребуется для полного завершения труда. По истечении года вы
представляете мне произведение целиком, а также все сопутствующие материалы без
исключения в соответствии с правом собственности и гарантиями прав,
единственным обладателем которых являюсь я. Ваше имя как автора не будет
упомянуто, и вы принимаете на себя обязательство не предъявлять на него
претензий после издания книги, а также не обсуждать выполненную работу, как и
условия данного соглашения, ни с кем, ни в частном разговоре, ни публично.
Взамен вы получаете аванс в размере ста тысяч франков. Фактически он уже
выплачен. Затем, завершив труд и получив предварительно мое одобрение, вы
можете рассчитывать на дополнительное вознаграждение в размере пятидесяти тысяч
франков.
Я проглотил слюну. Человеку не дано осознать масштабы
алчности, притаившейся в глубине его души, пока он не услышит сладостный звон
монет в своем кармане.
— Вы не хотите оформить контракт в письменном виде?
— Наш контракт есть договор чести. Вашей и моей. И он
уже скреплен. Договор чести нельзя уничтожить, ибо это уничтожило бы и того,
кто его заключил, — изрек Корелли тоном, заставившим меня задуматься, уж
не лучше ли было подписать договор на бумаге, пусть даже кровью. — У вас
есть вопросы?
— Да. Зачем?
— Я не понимаю, Мартин.
— Зачем вам понадобился такого рода материал, или как
хотите его назовите. Что вы намерены с ним делать?
— Неужели совесть тревожит, Мартин? Теперь?
— Возможно, вы принимаете меня за типа бессовестного и
беспринципного. Однако если мне предстоит участвовать в проекте, который вы
предлагаете, я хотел бы знать: какова конечная цель? Полагаю, на это я имею
право.
Корелли улыбнулся и накрыл мою руку своей ладонью. Я вздрогнул
от прикосновения его кожи, холодной и гладкой, как мрамор.
— Затем, что вы хотите жить.
— Звучит несколько угрожающе.
— Простое и дружеское напоминание о том, что вы и так
знаете. Вы поможете мне потому, что хотите жить, и вам безразличны цена и последствия.
Поскольку совсем недавно вы стояли на пороге смерти, а ныне перед вами открыты
вечность и возможность новой жизни. Вы поможете мне потому, что вы человек. И
потому, что у вас есть вера, хотя вы не желаете этого признавать.
Я убрал руку, чтобы он не смог до нее дотянуться. Он встал и
отступил в глубь сада. Я наблюдал за ним.
— Не волнуйтесь, Мартин. Все получится. Поверьте
мне, — произнес Корелли сладким, обволакивающим, почти отеческим тоном.
— Я уже могу идти?
— Конечно. Не хочу задерживать вас дольше необходимого.
Я получил удовольствие от нашей беседы. Теперь я покину вас. Оставшись наедине
с собой, обдумайте как следует то, о чем мы говорили. Вот увидите, что вскоре,
преодолев внутреннее сопротивление и отторжение, вы поймете, что знаете правильный
ответ. На жизненном пути не встречается ничего такого, чего мы не знали бы
заранее. Мы не узнаём ничего важного в жизни, а только вспоминаем.
Он повернулся и сделал знак молчаливому мажордому,
ожидавшему на краю сада.
— Машина вас заберет и доставит домой. Встретимся через
две недели.
— Здесь?
— Там видно будет, — сказал он, облизнув губы,
будто смакуя удачную шутку.
Мажордом приблизился и жестом пригласил следовать за собой.
Корелли кивнул на прощание и снова сел на свой стул, устремив задумчивый взор
на город.
9
Машина (надо же ее как-то назвать) ждала у дверей особняка.
Это был не обыкновенный автомобиль, а мечта коллекционера. Он показался мне
заколдованной каретой, передвижным собором из сверкающих изогнутых линий,
созданных из чистого знания, увенчанных фигуркой ангела на моторе наподобие
скульптур, украшавших нос корабля. Иными словами, это был «роллс-ройс».
Мажордом открыл передо мной дверь и отвесил прощальный поклон. Я ступил в
салон, более напоминавший апартаменты в гостинице, чем кузов моторизированной
повозки. Едва я устроился на сиденье, как автомобиль тронулся с места и поехал
вниз по косогору.
— Вы знаете адрес? — спросил я.
Водитель — темный силуэт по ту сторону стеклянной
перегородки — слегка кивнул. Мы ехали по Барселоне в зачарованной тишине
хромированной кареты, скользившей плавно, будто парившей над землей. Улицы и
дома, проплывавшие за окнами автомобиля, напоминали расселины и ущелья на дне
моря. Перевалило за полночь, когда черный «роллс-ройс» свернул с улицы Комерсио
и покатился по бульвару Борн. Машина остановилась в начале улицы Флассадерс,
слишком узкой, чтобы по ней можно было проехать.
Шофер вышел и с поклоном открыл мне дверь. Я покинул машину,
он захлопнул дверцу и вновь сел за руль, не вымолвив ни единого слова. Я
смотрел ему вслед, пока темная тень не скрылась за пологом сумрака. Спросив
себя, за что мне все это, и предпочитая не угадывать ответ, отправился домой с
отчетливым ощущением, что весь мир — тюрьма, откуда невозможно убежать.
