— Ты меня просто не знаешь.
— Вам только так кажется. Вы не настолько загадочны,
как воображаете.
— Я и не стремлюсь прослыть загадочным.
— «Загадочный» — подобающая замена слову «неприятный».
Я тоже кое-что понимаю в риторике.
— Это не риторика, а ирония. Разные вещи.
— Вам обязательно нужно выйти победителем в споре?
— Когда это так просто, то да.
— А тот человек, ваш патрон…
— Корелли?
— Корелли. Его переспорить тоже просто?
— Нет. Корелли искушен в риторике намного больше меня.
— Так я и думала. Вы ему доверяете?
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Так вы ему доверяете?
— А по какой причине я должен ему не доверять?
Исабелла передернула плечами.
— А что именно он вам заказал? Вы мне не скажете?
— Я уже сказал. Он хочет, чтобы я написал для
издательства книгу.
— Роман?
— Не совсем. Скорее сказку. Легенду.
— Детскую книгу?
— Вроде того.
— И вы собираетесь это сделать?
— Он очень хорошо платит.
Исабелла нахмурилась.
— Вы поэтому пишете? Потому, что вам хорошо платят?
— Иногда.
— А теперь?
— А теперь я намерен написать книгу потому, что должен.
— Вы ему обязаны?
— Наверное, можно и так выразиться.
Исабелла задумалась над проблемой. Мне показалось, она
хотела что-то сказать, но удержалась, прикусив язык. Вместо этого она одарила
меня невинной улыбкой и ангельским взглядом из своего арсенала, благодаря чему
ей удавалось с легкостью перепорхнуть с одной темы на другую.
— Я бы тоже не возражала, если бы мне платили за то,
что я пишу, — призналась она.
— Всей пишущей братии это пришлось бы по душе. Что,
кстати, вовсе не означает, что никто не станет платить.
— А как этого добиться?
— Для начала нужно спуститься в галерею, взять бумагу…
— Воткнуть локти в стол и шевелить мозгами, пока они не
заболят. Конечно.
Она с сомнением посмотрела мне в глаза. Уже полторы недели
она жила в доме, и я не делал поползновений отправить ее к родителям. Похоже,
она задавалась вопросом, когда я предприму попытку избавиться от нее и почему
не сделал этого до сих пор. Я тоже спрашивал себя об этом и не находил ответа.
— Мне нравится быть вашей помощницей, хотя вы и такой,
какой есть, — сказала она наконец.
Девушка смотрела на меня с таким выражением, как будто ее
жизнь зависела от одного ласкового слова. Я поддался искушению. Добрые слова —
одолжения, которые ничего не стоят, не требуют жертв и ценятся намного больше
настоящего благодеяния.
— Я тоже рад, что ты помогаешь мне, Исабелла, хотя я
такой, какой есть. И я порадуюсь тем паче, когда тебе уже не придется мне
помогать и ты больше ничему не сможешь у меня научиться.
— Вы считаете, у меня есть способности?
— Несомненно. Через десять лет ты станешь мастером, а я
подмастерьем, — вымолвил я, повторив слова, имевшие для меня вкус
предательства.
— Обманщик, — сказала она, нежно поцеловав меня в
щеку, и выбежала из комнаты, помчавшись вниз по лестнице.
14
Вечером я оставил Исабеллу над стопкой чистой бумаги за
столом, который мы водрузили для нее в галерее, и отправился в книжный магазин
дона Густаво Барсело на улице Фернандо. Я собирался приобрести хорошее и,
главное, читабельное издание Библии. Весь комплект Новых и Старых Заветов,
хранившийся у меня дома, был напечатан микроскопическим шрифтом на тонкой, как
луковая шелуха, полупрозрачной бумаге. Чтение этого текста, помимо религиозного
пыла и божественного вдохновения, вызывало мигрень. У Барсело, кроме всего
прочего, страстного коллекционера Священного Писания и христианских апокрифов,
позади магазина имелся запасник, битком набитый разнообразными изданиями
Евангелия, исповедями святых и блаженных и всякого рода религиозной литературой.
Заметив, что я вхожу в магазин, один из продавцов бросился в
контору, находившуюся в подсобной части лавки, чтобы предупредить хозяина.
Барсело вышел из своего кабинета. Вид у него был взволнованный.
— Глазам не верю. Семпере мне говорил, что вы словно
родились заново, но то, что я вижу собственными глазами, — из области
преданий. Вы точно Валентин, недавно вернувшийся из райских кущ. Где же вы
пропадали, плут вы этакий?
— То там, то тут, — неопределенно сказал я.
— Вы были везде, кроме свадебного банкета Видаля. Ваше
отсутствие бросалось в глаза, друг мой.
— Позвольте усомниться.
Книготорговец вздохнул, давая понять, что уважает мое
желание не распространяться на эту тему.
— Не хотите ли чашечку чая?
— Даже две. И Библию. По возможности, удобную в
обращении.
— Ну, это не составит труда, — отозвался
букинист. — Далмау!
Один из приказчиков послушно явился на зов.
— Далмау, любезному Мартину, который перед вами,
необходим экземпляр Библии не в подарочном формате, а удобном для чтения. Я
думаю, Торрес Амат тысяча восемьсот двадцать пятого года подойдет. Как вы
считаете?
Одной из многих особенностей, отличавших лавку Барсело от
других книжных магазинов, было то, что здесь о книгах говорили как о марочных
винах, обсуждая букет, аромат, консистенцию и урожай.
— Превосходное издание, сеньор Берсело, хотя лично я
посоветовал бы обновленную и переработанную версию.
— Тысяча восемьсот шестидесятого?
— Тысяча восемьсот девяносто третьего.
— Разумеется. Приемлемо. Заверните книгу для нашего
друга Мартина и запишите за счет фирмы.
— Ни в коем случае, — запротестовал я.
— Пусть разразит меня гром в тот день, когда за Слово
Божие я возьму плату с закоренелого неверующего, как вы, и поделом.
Далмау поспешил за моей Библией, а я последовал за Барсело в
кабинет. Букинист налил две чашки чая и предложил гаванскую сигару из сигарного
ящичка. Я взял ее и прикурил от пламени свечи, протянутой мне Барсело.
— Высший сорт?
— Вижу, вы цените хороший вкус. У мужчины должны быть
слабости, желательно изысканные, или в старости ему нечего будет вспомнить. Я,
пожалуй, составлю вам компанию, черт побери.
Облако ароматного дыма накрыло нас, словно волна прилива.
