— Прости, — пробормотала она.
— Ты голодна? — спросил я.
Кристина покачала головой, но я проигнорировал ее жест и
велел садиться за стол. Я подал ей чашку кофе с молоком и сахаром, ломоть свежеиспеченного
хлеба с сыром и добавил ветчины. Она не пошевелилась, чтобы взять тарелку.
— Всего один кусочек, — принялся уговаривать я.
Кристина повертела бутерброд с ветчиной и слабо улыбнулась.
— Вкусно, — похвалила она.
— Когда ты его попробуешь, он покажется тебе еще
вкуснее.
Мы молча ели. Кристина, к моему удивлению, опустошила
половину тарелки. Потом она спряталась за чашкой с кофе и поглядывала на меня
украдкой.
— Если хочешь, я сегодня уйду, — сказала
она. — Не беспокойся. Педро дал мне денег и…
— Я не хочу, чтобы ты куда-нибудь уходила. Я не хочу,
чтобы ты вообще уходила. Ты слышишь?
— Со мной не очень весело, Давид.
— Мы оба хороши.
— Ты правду сказал? Что мы уедем?
Я кивнул.
— Мой отец любил говорить, что второго шанса жизнь
обычно не дает.
— Дает только тем, кому никогда не давала первого. В
сущности, это подержанные шансы, которыми не воспользовался кто-то другой, но
это лучше, чем ничего.
Кристина грустно улыбнулась и вдруг попросила:
— Пойдем погуляем.
— Куда ты хочешь пойти?
— Я хочу попрощаться с Барселоной.
40
В середине дня солнце пробилось сквозь пелену облаков,
оставленных бурей на память. Улицы, сверкающие дождевой водой, превратились в
зеркала, отражавшие янтарное сияние неба, и по этим золотистым зеркалам
скользили прохожие. Я помню, что мы прогулялись до конца бульвара Рамбла, до
того места, где из тумана выступала статуя Колумба. Мы шли молча, глядя на
фасады домов и толпу так, словно они были миражом, а город давно стоял
необитаемый и забытый. Барселона никогда не представала передо мной такой
красивой и печальной, как в тот вечер. На закате мы с Кристиной приблизились к
букинистической лавке «Семпере и сыновья» и притаились под сенью портала на
противоположной стороне улицы, где никто не мог нас заметить. Из витрины старой
лавки на влажную, поблескивающую брусчатку мостовой падал сноп света. Без труда
можно было увидеть, что происходит в помещении. Исабелла, вскарабкавшись на
лестницу, расставляла книги на верхней полке стеллажа. Семпере-сын, искоса разглядывал
ее щиколотки, притворившись, что проверяет записи в учетной книге за стойкой.
Устроившись в уголке, сеньор Семпере, состарившийся и усталый, наблюдал за ними
с грустной улыбкой.
— Это место, где прошли самые лучшие минуты моей
жизни, — сказал я не раздумывая. — Я не хочу с ним прощаться.
Мы вернулись в дом с башней затемно. Когда мы вошли, на нас
пахнуло теплом камина, который я растопил перед уходом. Кристина, не проронив
ни слова, направилась в глубь коридора, раздеваясь на ходу и отмечая свой путь
кучками брошенной одежды. Я нашел ее в постели, распростертой в ожидании. Я лег
рядом и позволил ей направлять мои руки. Лаская Кристину, я чувствовал, как
мышцы ее тела твердеют под кожей. В ее глазах не отражалась нежность, в них
горели пылкое желание и жажда. Я растворился в податливой плоти, неистово ее
пронзая, и чувствовал, как ногти Кристины с силой впиваются мне в кожу. Я
слышал, как она стонет, задыхаясь, от муки и блаженства. Наконец мы вытянулись
рядом, обессиленные и в поту. Кристина склонила голову мне на плечо и заглянула
в глаза.
— Твоя приятельница сказала, что у тебя неприятности.
— Исабелла?
— Она очень волнуется за тебя.
— Исабелла имеет склонность воображать себя моей
матерью.
— Думаю, так далеко дело не заходит.
Я избегал ее взгляда.
— Она рассказала, что ты работаешь над новой книгой по
заказу иностранного издателя. Она называет его патроном. По ее словам, он щедро
платит тебе, но тебе противно брать у него деньги. Она говорит, ты боишься
этого человека, патрона, и в этом деле что-то нечисто.
Я фыркнул с негодованием.
— А что еще Исабелла тебе поведала?
— Пусть это останется между нами, — ответила
Кристина, подмигивая. — Может, она меня обманула?
— Не обманула, занималась спекуляциями.
— А о чем книга?
— Детская сказка.
— Исабелла предупреждала, что ты так и скажешь.
— Если Исабелла просветила тебя по всем пунктам, зачем
ты спрашиваешь?
Кристина строго посмотрела на меня.
— Ради тебя и ради спокойствия Исабеллы я бросил книгу.
C'est fini,
[52]
— признался я.
— Когда?
— Утром, пока ты спала.
Кристина нахмурилась и недоверчиво покачала головой.
— А тот человек, патрон, знает?
— Я с ним не беседовал. Но, думаю, он догадывается. А
если нет, то сообразит очень скоро.
— Значит, ты должен вернуть ему деньги?
— Полагаю, деньги его волнуют меньше всего.
Кристина погрузилась в долгое молчание.
— Можно прочитать? — спросила она наконец.
— Нет.
— Почему?
— Это черновик без начала и конца. Там только наброски,
обрывочные мысли, бессвязные фрагменты. Читать совершенно нечего. Ты уснешь от
скуки.
— И все же мне хотелось бы прочесть.
— Зачем?
— Затем, что это ты написал. Педро любит говорить, что
писателя по-настоящему можно узнать только по оставленному им следу чернил. И
человек, который кажется нам знакомым, всего лишь пустая оболочка, а правду
всегда нужно искать в вымысле.
— Должно быть, он прочел это на какой-нибудь открытке.
— На самом деле он заимствовал эту мысль из твоей
книги. Я знаю потому, что тоже ее читала.
— Плагиат не отменяет глупости сказанного.
— А по-моему, в этом есть смысл.
— Тогда, может, так и есть.
— Значит, можно прочитать книгу?
— Нет.
Мы поужинали остатками утреннего хлеба и сыра, сидя напротив
друг друга за столом в кухне и время от времени переглядываясь. Кристина жевала
без аппетита, внимательно изучая под свечой каждый кусочек хлеба, который
собиралась отправить в рот.
— Есть поезд, который отправляется завтра в середине
дня с Французского вокзала в Париж, — сказала она. — Это не слишком
поспешный отъезд?
