Я не мог избавиться от видения, представляя, как Андреас
Корелли поднимается по лестнице и стучит в мою дверь. С трепетом я ожидал, что
это может произойти в любой момент.
— Наверное, не слишком, — согласился я.
— Я знаю маленькую гостиницу напротив Люксембургского
сада, где сдаются комнаты на месяц. Немного дороговато, но… — добавила
она.
Я предпочел не спрашивать, откуда она знает о гостинице.
— Цена не имеет значения, но я не говорю
по-французски, — заметил я.
— А я говорю.
Я опустил глаза.
— Посмотри на меня, Давид.
Я неохотно поднял голову.
— Если ты хочешь, чтобы я ушла…
Я торопливо замотал головой. Кристина схватила мою руку и
поднесла ее к губам.
— Все будет хорошо. Вот увидишь, — прошептала
она. — Я знаю. Пусть это будет первое, что получится в моей жизни как
надо.
Я с болью смотрел на нее: сломленная женщина со слезами на
глазах, окутанная сумерками. И больше всего на свете мне хотелось вернуть ей
то, чего она никогда не имела.
Мы вместе легли на диван в галерее, укрывшись одеялами, и
смотрели на горящие в камине угли. Я заснул, перебирая волосы Кристины и с
мыслью о том, что провожу последнюю ночь в этом доме. Дом стал казаться мне
тюрьмой, где я похоронил свою юность. Мне приснилось, будто я бегу по улицам
Барселоны, наводненным часами, и стрелки у них крутятся в обратную сторону.
Переулки и бульвары изменяли направление у меня на пути, словно наделенные
собственной волей и разумом. Узкие тоннели между домами образовывали живой
лабиринт, насмехавшийся над моими попытками продвинуться вперед. Наконец под
полуденным солнцем, пылавшим в небе, как раскаленный железный шар, мне удалось
добраться до Французского вокзала. Я помчался к перрону, от которого уже
отходил поезд. Я бежал за ним со всех ног, но состав набирал скорость, и я
успел только коснуться металлического бока кончиками пальцев. Я летел,
задыхаясь, и в конце перрона провалился в пустоту. Когда я поднял голову, было
уже поздно. Поезд удалялся, и Кристина смотрела на меня из окна последнего
вагона.
Открыв глаза, я увидел, что Кристины нет рядом. Огонь в
камине погас, обратившись в едва тлевшую горстку пепла. Я встал и подошел к
окну. Светало. Я прижался лицом к стеклу и вдруг заметил мерцающий огонек в
кабинете. Я бросился к винтовой лестнице, ведущей в башню. Медное зарево
заливало ступени. Я медленно поднялся и остановился на пороге кабинета.
Кристина сидела на полу, спиной к двери. Кофр, стоявший у стены, был открыт.
Кристина держала папку с рукописью для патрона и развязывала тесемки.
Услышав мои шаги, она замерла.
— Что ты здесь делаешь? — спросили, пытаясь скрыть
тревогу в голосе.
Кристина с улыбкой обернулась.
— Копаюсь в твоих вещах.
Проследив за направлением моего взгляда, устремленного на
папку в ее руках, она хитро прищурилась.
— Что в этой папке?
— Ничего. Записи, наброски. Ничего интересного…
— Обманщик. Держу пари, что там книга, которую ты
пишешь, — сказала она, снова взявшись за тесемки. — Я умираю от
желания ее прочитать…
— Я бы не хотел, чтобы ты это делала, — сказал я
самым небрежным тоном, какой мне удалось изобразить.
Кристина нахмурилась. Я воспользовался моментом, встал перед
ней на колени и мягко отобрал у нее папку.
— Что происходит, Давид?
— Ничего, ничего особенного, — заверил я ее с
глупейшей улыбкой, прилипшей к губам.
Я вновь завязал тесемки и положил папку обратно в кофр.
— На ключ запирать не будешь? — поинтересовалась
Кристина.
Я повернулся, чтобы извиниться, но Кристина уже спускалась
по лестнице. Я со вздохом закрыл крышку кофра.
Я нашел Кристину внизу, в спальне. Мгновение она смотрела на
меня, словно увидела впервые. Я остановился в дверях.
— Прости меня, — начал я.
— Тебе нет нужды просить у меня прощения, —
отозвалась Кристина. — Мне не следовало совать нос куда не просят.
— Дело не в этом.
Она одарила меня ледяной улыбкой, сопроводив ее небрежным
жестом. Ее улыбка буквально заморозила воздух.
— Не важно, — обронила она.
Я сдался, решив отложить следующий штурм до более
подходящего времени.
— Кассы на Французском вокзале скоро откроются, —
сказал я. — Я подумал, что мне лучше пойти туда к открытию и купить билеты
на дневной поезд. Потом я загляну в банк и сниму деньги.
Кристина ограничилась легким кивком:
— Хорошо.
— А ты могла бы тем временем собрать какие-нибудь вещи
в дорогу. Я вернусь часа через два максимум.
Кристина едва заметно улыбнулась:
— Я буду ждать.
Я подошел к ней и обхватил ее лицо ладонями.
— Завтра вечером мы будем в Париже, — пообещал я,
поцеловал Кристину в лоб и вышел.
41
Пол в зале ожидания Французского вокзала стелился у моих ног
зеркалом, в котором отражались большие часы, висевшие под потолком. Стрелки
показывали семь часов тридцать пять минут утра, но билетные кассы были все еще
закрыты. Уборщик, вооруженный шваброй и чувством прекрасного, наводил глянец на
полу. Он насвистывал куплет и, насколько позволяла ему хромота, не без изящества
двигал в такт бедрами. От нечего делать я принялся наблюдать за ним. Это был
крошечный человечек, которого судьба, казалось, мяла и корежила, пока не отняла
все, кроме улыбки и удовольствия надраивать перрон с таким рвением, как будто
речь шла о Сикстинской капелле. В зале, кроме меня, никого не было, и уборщик в
какой-то момент осознал, что на него смотрят. На пятом марше с тряпкой поперек
зала, он очутился напротив моего наблюдательного поста — я устроился на лавке,
одной из многих, стоявших вдоль стен зала ожидания. Уборщик остановился и,
опершись на рукоять швабры обеими руками, набрался смелости посмотреть мне в
лицо.
— Никогда не открывают вовремя, — завязал он
разговор, махнув в сторону билетных касс.
— А зачем тогда повесили табличку, где сказано, что
кассы открываются в семь?
Человечек пожал плечами и вздохнул с философским видом.
— Более того, для поездов составляют расписание, но за
пятнадцать лет, что я здесь работаю, я ни разу не видел, чтобы поезд тронулся
или прибыл в указанное время, — высказался он.
Уборщик отправился дальше драить полы, а через пятнадцать
минут я услышал возню у окошка кассы. Я подошел и улыбнулся служащему.
— Я думал, вы работаете с семи, — заметил я.
