Где–то через минуту Лупцов почувствовал, как с него буквально содрали больничные штаны, а еще через пару секунд в ягодицу вошла игла. Свет померк в глазаху лупцова, воздух застрял в бронхах на выдохе, и жидкий непереносимый огонь от места укола разлился по всему телу. В последнем яростном рывке Лупцов хотел защититься, закрыться рукой от мучителей, но обе руки его оказались прикованными тяжелыми железными цепями к столбу. Лупцов лишь пошевелил пальцами, прижался к столбу затылком и посмотрел на черное беззвездное небо. У штабелей вязанок с хворостом все еще возился огромный монах в черной рясе. Он тыкал зажженным факелом в те места, где еще не было огня, и ветер помогал ему, раздувая занявшееся сухое дерево. По краям огонь давно уже поднялся до уровней коленей, и рваный оранжевый венчик пламени нет–нет, да и прикладывался к ногам Лупцова, вызывая во всем теле какой–то леденящий трепет.
— Слава Марии Терезе! — крикнул Лупцов. — Слава Марии Терезе! — Он взглянул прямо перед собой и увидел в нескольких метрах от костра Люцифера. Освещенный неровным скачущим светом, тот сидел на стуле, положил ногу на ногу, и меланхолично наблюдал за аутодафе. Слева и справа от Люцифера, опустив лица долу, стояли монахи, и отблески пламени плясали на бледных плешках братьев во Христе. За спиной у Люцифера стояли епископ с судьей, оба в мантиях, соответствующих сану каждого, с раскрытыми книгами в руках и торжественностью на лицах. До Лупцова донесся голос епископа. Он говорил негромко, но заучено внятно:
— Дабы ты спас свою душу и миновал смерти ада для тела и для души, мы попытались обратить тебя на путь спасения и употребили для этого различные способы. Однако обуянный низкими мыслями и как бы ведомый и совращенный злым духом, ты предпочел скорей быть пытаемым ужасными вечными мучениями в аду и быть телесно сожженным здесь, на земле, преходящим огнем, чем, следуя разумному совету, отстать от достойных проклятия и приносящих заразу лжеучений и стремиться в лоно и к милосердию святой матери–церкви. Так как Церковь Господня ничего более не знает, что она еще может для тебя сделать ввиду того, что она уже сделала все, что могла, мы, указанный еписком и судья…
— Люцифер! — закричал Лупцов. Пламя, закручиваясь, уже облизывала ему бока, запах горелого мяса поднимался со ступней, которые Лупцов уже давно не чувствовал. Там, внизу, была лишь адская боль, которая, заполняя мозг, мешала сосредоточиться на какой–то одной мысли…
— Люцифер! — еще раз крикнул Лупцов, и тот откликнулся:
— Чего ты хочешь, смертный? Или тебе недостаточно тепло там? Кажется, еписком уже все сказал, — чернявый посмотрел назад, и священнослужитель кивнул ему головой.
— Люцифер, если ты действительно есть!.. — задыхаясь от дыма и огня, выкрикнул Лупцов.
— Есть, есть, что надо, говори, — развязно ответил чернявый.
— Я хочу заключить с тобой договор, — отворачиваясь от огня, кричал Лупцов. — На любыхусловиях! Если тебе нужна моя душа, бери ее. Я много не попрошу!
— А я много и не дам, — хохотнул чернявый. — Так чего же ты хочешь, смертный?
— Хочу обратно в тот дом в деревне, где мы с тобой жили… Где я тебя спас, — из последних сил выкрикнул Лупцов.
— Любите вы напоминать об оказанных услугах. Бескорыстно палец о палец не ударите, — проворчал чернявый. — Ладно. Будь потвоему7 — Он лениво махнул на огонь рукой6 и тот погас, будто его и не было. — Чего же ты еще хочешь? — спросил Люцифер.
— Ф–фу, — перевел дух Лупцов, — хочу, чтобы вся эта зараза плесень исчезла. И эти нелюди тоже.
— Этого я не могу, — ответил чернявый.
— Ты не можешь? — с идиотским, надрывным смехом спросил Лупцов.
— Да, не могу. Это не моя область. Ты еще попроси Солнце поближе к Земле подвинуть или на Марс тебя поместить. Так, слетать куда, водички принести — в этих пределах и проси. Лупцов обратил внимание, что монахи с епископом куда–то пропали. Он пошевелил руками и обнаружил, что они свободны, да и цепи со столбом куда–то исчезли, как и хворост, и черное беззвездное небо.
— Да, Люцифер, я хочу, чтобы та женщина, ну, которая набивалась ко мне в жены, проснулась что… В общем, нашла своего мужа.
— А тебе–то что до нее? — спросил чернявый.
— Да так, заодно. тебе же не трудно, — ответил Лупцов.
— Ладно, — ответил чернявый и поднялся со стула. В палате над дверью горела тусклая лампочка, словно в тюремной камере. Чернявый взял со своей тумбочки газету, свернул ее трубкой и встал у кровати на четвереньки.
— Я полез в землянку, буду наблюдать в подзорную трубу за монахами, — сказал он, — а ты поезжай в магазин, купи патронов. Знаешь, где? Угол Бродвея и проспекта Маркса, магазин «Патроны». Возьмешь десять пачек 136–го калибра. — Лупцов слушал его и не понимал, серьезно он говорит или шутит. Затем тихо, с каким–то злобным присвистом, спросил:
— А на чем же я поеду? — лежа под кроватью, чернявый кивнул в сторону стула и спокойно ответил:
— Возьми мою машину.
— Ясно, — кивая головой, ответил Лупцов. После этого он тяжело поднялся с постели и, не спуская с чернявого глаз, подошел к двери:
— Куда!? — заорал чернявый. — Ложись, та сторона простреливается.
— Да, да, — ответил Лупцов и вдруг принялся стучать ногами и руками в дверь. — Откройте! — кричал он. — Сейчас же откройте! При этом он смотрел под кровать на Люцифера, а тот скалил гнилые острые зубы и, прищурив один глаз, рассматривал в подзорную трубу ноги Лупцова.
Дверь открылась, и Лупцов чуть не вывалился наружу. Его подхватил санитар, впихнул обратно в палату и спросил:
— Ну, чего тебе?
— Я не хочу лежать с ним в одной палате. Он сумасшедший, выпалил Лупцов.
— А ты? — спокойно спросил санитар. — Ладно, будешь шуметь, реняй на себя. — Дверь закрылась, и чернявый насмешливо спросил:
— Ну, что, дурак, решился? — Лупцов закрыл ладонями лицо, тяжело вздохнул и, опустив руку, ответил:
— Да.
— Хорошо, — сказал Люцифер, — патроны по дороге купим. — Он вылез из–под кровати и сел на стул.
Зеленое небо, темное на востоке и сильно разбеленное на западе, было совершенно пустым и безоблачным. Ни одной птицы, ни одного насекомого не было видно в прозрачном, цвета прудовой воды, воздухе. Густые заросли плесени давно съели все неровности городского ландшафта, и местность напоминала холмистую степь с сочной луговой растительностью.
Машина Люцифера почти утопала в серебристо–голубом ворсе этого гигантского ковра. Это была хорошая машина, с мягкими удобными сиденьями, открытым верхом и крупнокалиберным пулеметом, ствол которого торчал над бампером.
— Иди садись за руль, — позвал Люцифер, и Лупцов, не заставляя себя ждать, перепрыгнул через дверцу и упал прямо в объятия кожанного сиденья. — Ну что, прорвемся? — спросил чернявый, не спеша залезая на заднее сиденье к пулемету.
— Не бойся, теперь–то уж точно прорвемся, Люцик, — ответил Лупцов.
