— И ему это удалось?
Исаак нахмурился и добавил в мою чашку новую толику своего
лечебного пойла.
— Похоже, лучше всего разошелся «Красный дом», около
девяноста экземпляров.
— И тем не менее он продолжал издавать Каракса себе в
убыток, — заметил я.
— Продолжал. Честно говоря, не знаю почему. Уж кем-кем,
а романтиком он не был. Но, сдается мне, у каждого свои секреты… С 1928-го по
1936-й он издал восемь романов Каракса. А на чем Кабестань действительно
зарабатывал деньги, так это на катехизисах и дамских романах о провинциальной
барышне Виолете Лефлер. Они очень неплохо расходились в киосках. Романы
Каракса, как я подозреваю, он издавал ради удовольствия и в пику Дарвину с его
естественным отбором.
— Что сталось с Кабестанем?
— Возраст. Годы всем нам рано или поздно предъявляют
счет. Он заболел, к тому же начались финансовые проблемы. В 1936 году
издательство возглавил его старший сын, но он был из тех, кому размер трусов на
ярлыке — и тот не прочесть. Предприятие не продержалось и года. К счастью,
Кабестань так и не увидел, что сотворили наследники с делом всей его жизни и
что сотворила война со страной. Он умер от эмболии в Вальпургиеву ночь с
гаванской сигарой во рту и двадцатипятилетней девчонкой на коленях. Сын был из
другого теста. Спесив, как может быть спесив только последний придурок. Первое,
что пришло ему в голову — продать разом весь запас книг на складе, то есть все
наследство отца, на макулатуру. Приятель, такой же молокосос с особняком в
Калдетас
[19]
и автомобилем «Бугатти», убедил его, что
фотокомиксы про любовь и «Майн Кампф» пойдут на ура, так что бумаги не хватит,
чтобы удовлетворить бешеный спрос.
— И у него получилось?
— Он не успел. Вскоре после того как он взял бразды
правления в свои руки, к нему домой явился какой-то тип и сделал весьма щедрое
предложение. Он хотел купить целиком весь оставшийся тираж Хулиана Каракса и
готов был заплатить втрое от рыночной цены.
— Можете не продолжать. Он покупал их, чтобы
сжечь, — пробормотал я.
Исаак улыбнулся, даже не пытаясь изобразить удивление:
— Точно. А я уж было подумал, что вы круглый дурак: все
спрашиваете, спрашиваете, а сами как будто ничего не знаете.
— Кто был этот тип? — спросил я.
— То ли Обер, то ли Кубер, не помню.
— Лаин Кубер?
— Знаете такого?
— Так зовут персонажа «Тени ветра», последнего романа
Каракса.
Исаак нахмурился:
— Персонажа книги?
— В романе Лаин Кубер — псевдоним дьявола.
— Несколько театрально, на мой вкус. Но кто бы он ни
был, чувства юмора, по крайней мере, ему было не занимать, — заметил
Исаак.
У меня была еще слишком свежа память от встречи с тем типом,
так что ничего забавного я в нем не находил, но решил приберечь свое мнение до
лучших времен.
— Этот Кубер, или как там еще… его лицо было обожжено,
обезображено?
Трудно было разобрать, чего было больше в улыбке Исаака:
насмешки или тревоги.
— Представления не имею. Человек, от которого я о нем
слышал, с ним не виделся, а узнал о его визите потому, что Кабестань-младший
рассказал об этом на следующий день своей секретарше. Об ожогах речи не было.
Так, выходит, вы не в бульварном романе это вычитали?
Я тряхнул головой, будто все не так для меня и важно.
— И чем дело кончилось? Сын издателя продал книги
Куберу? — спросил я.
— Молокосос решил, что он самый умный, заломил цену еще
выше, чем та, которую предложил Кубер, и тот свое предложение снял. А через несколько
дней примерно в полночь склад издательства Кабестаня в Пуэбло Нуэво выгорел
дотла. Задаром.
Я глубоко вздохнул:
— А что случилось с книгами Каракса? Они погибли в
огне?
— Почти все. К счастью, секретарша Кабестаня, услышав о
странном предложении, заподозрила неладное, на свой страх и риск забрала со
склада по одному экземпляру каждого романа Каракса и унесла домой. Это она вела
переписку с Караксом, и за столько лет они волей-неволей сдружились. Ее звали
Нурия, и я думаю, что она единственная во всем издательстве, а то и во всей
Барселоне, читала романы Каракса. У Нурии слабость к несчастненьким. В детстве
она подбирала зверушек на улице и несла в дом. Со временем стала опекать
незадачливых литераторов, возможно, потому, что ее собственный отец когда-то
мечтал стать одним из них, но так и не сумел.
— Похоже, вы очень хорошо ее знаете.
По лицу Исаака скользнула улыбка хромого беса:
— Даже лучше, чем ей самой может показаться. Она моя
дочь.
Повисла напряженная пауза. Меня мучили сомнения, чем больше
я узнавал обо всей этой истории, тем менее уверенно себя чувствовал.
— Насколько я понял, Каракс вернулся в Барселону в 1936
году. Некоторые говорят, что здесь он и умер. У него остались родственники?
Кто-нибудь, знающий о его судьбе?
Исаак вздохнул:
— Едва ли. Родители Каракса давно разошлись. Мать
уехала в Латинскую Америку и там снова вышла замуж, а с отцом, насколько мне
известно, он со своего отъезда в Париж не общался.
— А почему?
— Кто его знает. Люди любят усложнять себе жизнь, будто
она и без того недостаточно сложна.
— А вы не знаете, его отец еще жив?
— Очень может быть. Он моложе меня, но я давно уже не
выхожу и не читаю некрологов,
[20]
а то как увидишь, что
знакомые мрут, как мухи, чувствуешь, что и тебя вот-вот возьмут за яйца.
Кстати, Каракс — фамилия его матери. Фамилия отца — Фортунь. Он держал шляпную
мастерскую на улице Сан-Антонио и, насколько мне известно, с сыном не ладил.
— А могло ли случиться так, что, вернувшись в
Барселону, Каракс попытался увидеться с вашей дочерью, раз уж у них завязалась
дружба, а с отцом отношения не сложились?
Исаак горько усмехнулся:
— Ну, я-то последний, кто об этом бы узнал. В конце
концов, я всего лишь отец. Знаю, что однажды, в 1933-м или в 1934-м, она ездила
в Париж по делам Кабестаня и останавливалась на пару недель у Хулиана Каракса.
Мне об этом рассказал Кабестань. По ее же версии, она жила в гостинице. Моя
дочь в то время была незамужем, и я печенкой чуял, что она слегка вскружила
голову Караксу. Нурия из тех, кто разбивает сердца по пути в ближайшую
продовольственную лавку.
— Вы хотите сказать, что они были любовниками?
