Антони Фортунь, много раз видевший, как его отец избивает
мать, в данных обстоятельствах сделал то же самое, ибо счел такое поведение
наиболее уместным. Он остановился только тогда, когда понял, что еще один удар
просто убьет Софи. Но, даже полумертвая от побоев, Софи отказалась назвать имя
отца ребенка. Антони Фортунь, руководствуясь одному ему понятной логикой,
решил, что речь идет не о ком ином, как о дьяволе, ведь ребенок был плодом
греха, а грех, как известно, имеет только одного отца: сатану. Таким образом,
убежденный, что в стенах его дома и в чреве его жены поселился грех, шляпник,
как одержимый, принялся везде развешивать кресты и распятия: на стенах, на
дверях комнат, даже на потолке. Когда Софи увидела, как муж завешивает крестами
спальню, куда он сам ее выселил, она ужасно перепугалась и, со слезами на
глазах, спросила, не сошел ли он с ума. Фортунь, ослепленный яростью, обернулся
и дал ей пощечину. «Ты такая же шлюха, как и все!» — кричал он, пинками выгоняя
супругу на лестничную площадку, предварительно исполосовав до полусмерти
ремнем. На следующий день, когда Антони открыл входную дверь, чтобы спуститься
вниз, в мастерскую, Софи вся в крови лежала у порога, дрожа от холода. Врачам
так и не удалось вылечить многочисленные переломы правой руки. Софи Каракс
больше никогда не садилась за пианино. У нее родился мальчик, и она назвала его
Хулианом в память о своем отце, Жюльене Караксе, которого потеряла слишком
рано, — впрочем, как и все в своей жизни. Фортунь хотел было выгнать ее из
дома, но решил, что скандал не слишком благоприятно отразится на его бизнесе.
Никто не станет покупать шляпы у человека с репутацией рогоносца. Это было бы
нелепо. Софи переехала в холодную темную спальню в задней части дома, где и
родила сына с помощью двух соседок по лестничной площадке. Антони не появлялся
дома три дня. Когда он, наконец, пришел, Софи объявила ему: «Это сын, которого
тебе дал Господь. Если хочешь кого-то наказать, наказывай меня, но не это
невинное создание. Ребенку нужен дом и отец. Мои грехи не имеют к нему никакого
отношения. Умоляю, сжалься над нами».
Первые месяцы были для обоих самыми трудными. Антони Фортунь
решил унизить жену, превратив ее в служанку. Они уже не делили ни стол, ни
постель и не говорили друг другу ни слова, за исключением случаев, когда
возникала необходимость уладить какие-то хозяйственные дела. Раз в месяц,
обычно в полнолуние, Антони на рассвете являлся в спальню супруги и молча
набрасывался на свою жену со страстью, но без достаточной сноровки. Пользуясь
этими редкими и напоминавшими насилие моментами близости, Софи пыталась
наладить отношения с мужем, шепча ему на ухо слова любви и одаряя умелыми
ласками. Однако шляпник не был падок на подобные глупости, и все волнения
страсти испарялись у него за считанные минуты, если не секунды. Сколько он ни
задирал на ней ночную рубашку, его атаки ожидаемых плодов не принесли: Софи
больше не беременела. Со временем шляпник перестал наведываться в спальню к
своей жене и приобрел привычку читать до рассвета Священное Писание, стремясь
найти в нем утешение и унять бушующую в душе бурю.
С помощью Евангелия шляпник пытался разбудить в своем сердце
любовь к этому мальчику с серьезным проницательным взглядом, обожавшему надо
всем подшучивать и всюду видевшему привидения. Но, несмотря на все свои
старания, Фортунь не находил в маленьком Хулиане ни одной своей черты и не
считал его родным сыном. Самого же Хулиана, казалось, не слишком интересовали
ни уроки катехизиса, ни производство шляп. На Рождество он забавлялся тем, что
по-своему переставлял фигурки в рождественских яслях и разыгрывал невероятные
сцены, как три волхва похищали младенца Иисуса с весьма непристойными целями.
Вскоре он увлекся рисованием, изображая ангелов с волчьими зубами, и выдумывал
странные истории о призраках в плащах, появляющихся из стен и пожирающих мысли
спящих людей. Со временем шляпник потерял всякую надежду направить этого
мальчика на путь истинный. Хулиан не был одним из Фортуней и не мог им стать.
Ему было скучно в школе, и он возвращался домой с тетрадями, полными
изображений чудовищных существ, крылатых змей и оживших домов, которые
передвигались, поглощая неосмотрительных прохожих. Уже тогда было ясно, что
фантастический мир привлекает Хулиана намного сильнее, чем окружавшая его
обыденная реальность. Из всех разочарований, которыми так щедро наградила его
жизнь, ничто не ранило Антони Фортуня сильнее, чем этот ребенок, которого
послал ему дьявол, чтобы вдоволь поиздеваться над ним.
В десять лет Хулиан объявил, что хочет стать художником, как
Веласкес, так как мечтает создать шедевры, которые великий мастер не смог
написать за всю свою жизнь, посвящая себя пустому, но вынужденному рисованию
портретов слабоумных членов королевской семьи. Вдобавок, то ли для того чтобы
скрасить одиночество, то ли в память об отце, Софи вздумала давать Хулиану уроки
фортепьяно. Мальчик обожал музыку, живопись и прочие материи, начисто лишенные
какой-либо выгоды с точки зрения сильной половины человечества. Хулиан очень
быстро освоил начатки гармонии и решил, что сам будет сочинять музыку, а не
следовать партитурам из учебников сольфеджио, что явно не было в порядке вещей.
В то время Антони Фортунь еще полагал, что причина умственной неполноценности
мальчика лежит в неправильном питании, поскольку, из-за кулинарных пристрастий
матери, в его рационе было слишком много французских блюд. Всем известно,
говорил он, что избыток сливочного масла приводит к моральному упадку и
снижению восприимчивости. Отныне и впредь он навсегда запретил Софи
использовать этот продукт в приготовлении пищи. Но результаты подобных
ограничений оказались далеки от ожидаемых.
В двенадцать лет Хулиан постепенно утратил свой прежний
лихорадочный интерес к живописи и Веласкесу, однако все проснувшиеся вновь
надежды Фортуня оказались напрасными. Мечты Хулиана о Прадо
[38]
сменились другим, еще более пагубным увлечением. Он обнаружил библиотеку на
улице Кармен и использовал каждую минуту, свободную от работы в шляпной
мастерской, чтобы приходить в это святилище книг и жадно проглатывать романы,
стихи и труды по истории. За день до того, как ему исполнилось тринадцать,
Хулиан заявил, что хочет стать каким-то Робертом Луисом Стивенсоном — по всему
видно, иностранцем. Пусть радуется, заявил в ответ Фортунь, если его возьмут
хотя бы в каменотесы. Именно тогда он окончательно убедился, что его сын —
болван.
Часто по ночам, тщетно пытаясь заснуть, Фортунь в ярости
ворочался в постели, размышляя над тем, как рушатся его надежды. В глубине души
он любит этого мальчика, признавался он себе. И, хотя она этого не заслуживает,
любит и эту дамочку, что предала его в первый же день их совместной жизни. Он
любит их всем сердцем, но по-своему, правильной любовью. Он просил Бога только
об одном: указать ему верный путь, чтобы все трое были счастливы, и желательно,
чтобы это счастье было таким, как понимал его он, Антони Фортунь. Он молил
Всевышнего подать ему какой-нибудь знак, сигнал, хоть намек на его присутствие,
но Господь в своей безграничной мудрости, а может, просто утомленный
бесконечными просьбами стольких страдающих душ, продолжал безмолвствовать. Пока
Антони Фортунь терзался угрызениями совести и досадой, в соседней комнате
медленно угасала Софи, наблюдая, как ее собственная жизнь тонет в потоке
обмана, одиночества и вины. Она не любила мужчину, которому служила, но
чувствовала, что принадлежит ему, и возможность бросить Фортуня и уехать
куда-нибудь вместе с сыном казалась ей немыслимой. Она с горечью вспоминала о
настоящем отце Хулиана и со временем научилась ненавидеть его и презирать все,
что он собой воплощал, хотя это было именно то, чего она так страстно желала.
Отсутствие разговоров супружеская чета Фортунь с избытком компенсировала
скандалами. Оскорбления и взаимные упреки летали в воздухе как кинжалы, задевая
любого, кто вставал на их пути, то есть чаще всего Хулиана. Шляпник никак не
мог потом вспомнить, за что на этот раз избил жену. Он помнил только ощущение
злобы и обжигающего стыда. Фортунь каждый раз клялся себе, что подобное впредь
не повторится и что, если будет нужно, он сам сдастся властям, чтобы они
заключили его под стражу.
