— Конечно, нет. Я не расскажу об этом никому.
Беа рассмеялась, и было заметно, как сильно она нервничает.
— Сама не понимаю, что на меня нашло. Не обижайся, но
иногда гораздо легче говорить с незнакомцем, чем с кем-то, кто тебя хорошо
знает. Интересно, почему?
Я пожал плечами.
— Наверное, потому, что чужие люди нас воспринимают
такими, какие мы есть на самом деле, а не такими, как им бы хотелось нас
видеть.
— Это тоже сказал твой друг Каракс?
— Нет, это я только что придумал, чтобы произвести на
тебя впечатление.
— А как ты воспринимаешь меня?
— Как загадку.
— Это самый странный комплимент из всех тех, что мне
когда-либо делали.
— Это не комплимент, это, скорее, угроза.
— Объясни.
— Загадки для того и нужны, чтобы их разгадывать, чтобы
узнать, что скрывается внутри.
— Возможно, ты разочаруешься, увидев, что внутри.
— Возможно, буду очень удивлен. И ты тоже.
— Томас не говорил мне, что ты такой нахал.
— Наверное, потому, что все свое нахальство я
приберегал для тебя.
— Почему?
Потому что я тебя боюсь, подумал я.
Мы зашли в старое кафе рядом с театром Полиорама. Сев за
столик возле окна, заказали бутерброды с ветчиной и кофе с молоком, чтобы
согреться. Спустя некоторое время, официант, тщедушный тип с гримасой хромого
беса на лице, подошел к нам с видом важного лица, находящегося на официальном
визите:
— Это вы закаывали бутерброы с вечино?
Мы дружно кивнули.
— Очен жаль, но я выужден сообщить вас от имей
руковоства, что не остало ни ломтя вечины. Моу преложить вам свиную коубасу
нехкольких сортов, тефтели, жаакое. Все самое свежее, певый сор. Есь ще
сардины, это на случай, ехли вы не можете есь мясо по релииозным убеждениям.
Ведь седня пятница…
— Мне только кофе с молоком, больше ничего не надо,
спасибо, — ответила Беа.
Я умирал с голоду.
— Принесите нам две порции картофеля фри под
майонезом, — сказал я. — И не забудьте хлеб, пожалуйста.
— Бует сделано, сеньор. Вы уж прохтите за неудоство.
Обычно у на есь все, даже большевиская икра. Но седня вечером был полуфинал
Еврокуфка, пришло стоко нароу, вы се даже не представляеть, что за игра.
И официант удалился, церемонно раскланявшись. Беа с
интересом наблюдала за ним.
— Откуда он? Из Хаэна?
[56]
Этот акцент…
— Из Санта Колома де Граманет,
[57]
—
уточнил я. — Ты, наверное, редко ездишь в метро.
— Отец говорит, что в метро полно всякого сброда, и,
если едешь одна, тебя могут облапать какие-нибудь цыгане.
Я хотел ей возразить, но промолчал. Беа рассмеялась. Вскоре
принесли кофе и картошку, и я, не думая о приличиях, с жадностью набросился на
еду. Беа не попробовала ни кусочка. Обхватив обеими руками дымящуюся чашку,
она, улыбаясь, наблюдала за мной со смесью любопытства и удивления.
— Что же такое ты собирался показать мне сегодня, чего
я никогда раньше не видела?
— Много разного. То, что я покажу тебе, имеет отношение
к одной истории. Ты мне как-то сказала, что обожаешь читать…
Беа кивнула, удивленно подняв брови.
— Ну, так вот, это история о книгах.
— О книгах?
— О проклятых книгах, о человеке, написавшем их, об
одном персонаже, сошедшем со страниц романа, чтобы предавать эти книги огню, о
предательстве и об утраченной дружбе. Это история о любви, о ненависти и о
мечтах, живущих в тени ветра.
— Так пишут на обложках дешевых романов, Даниель.
— Видимо, это потому, что я работаю в книжной лавке и
перечел их множество. На самом деле эта история так же реальна, как и то, что
хлеб, который нам принесли, по меньшей мере трехдневной давности. И как все
правдивые истории, она начинается и заканчивается на кладбище, хотя это
кладбище несколько отличается от тех, что ты видела.
Беа улыбалась, как ребенок, которому пообещали показать
фокус или загадали загадку.
— Я вся внимание.
Я допил последний глоток кофе и несколько мгновений молча
смотрел на нее, думая, как сильно мне хочется спрятаться в этом прозрачном,
ускользающем от меня взгляде. Я думал и об одиночестве, которое настигнет меня
сегодня же ночью, когда мы с Беа простимся, когда у меня не будет больше ни
фокусов, ни историй, чтобы удержать ее рядом. Я думал о том, как мало могу
предложить ей и как много мне от нее хотелось бы получить.
— У тебя уже мозги скрипят, Даниель, — сказала
она. — Что ты там задумал?
Я начал свой рассказ с того далекого рассветного утра,
когда, проснувшись, никак не мог вспомнить лица своей матери, и все говорил и
говорил, уже не останавливаясь, до того самого момента, когда очутился в
наполненном тенями и мраком доме Нурии Монфорт. Беа молча слушала меня,
внимательно смотря мне в глаза, без малейшего намека на осуждение или насмешку.
Я рассказал ей о своем первом визите на Кладбище Забытых Книг и о той ночи,
которую провел за чтением «Тени ветра». Я рассказал о своей встрече с человеком
без лица и о письме Пенелопы Алдайя, которое всегда носил с собой, сам не зная
почему. Я рассказал, что так и не смог поцеловать ни Клару Барсело, ни одну
другую девушку, и как у меня дрожали руки, когда губы Нурии коснулись моей щеки
несколько часов назад. Я рассказал, что только что понял, о чем вся эта
история: она об одиноких людях, о потерях и о невозвратности былого, и поэтому
я настолько погрузился в нее, что она переплелась с моей собственной жизнью.
Так читатель забывает себя на страницах очередного романа, потому что те, кого
он жаждет любить, — всего лишь тени, родившиеся в душе чужого ему
человека.
— Не говори больше ничего, — прошептала
Беа. — Только отведи меня в это место.
Была уже глубокая ночь, когда мы очутились у входа на
Кладбище Забытых Книг на улице Арко-дель-Театро. Взявшись за ручку дверного
молотка в виде головы черта, я постучал три раза. На улице дул ледяной ветер,
пропитанный запахом угля. Мы укрылись в дверном портале, ожидая, пока откроют
дверь. Лицо Беа было в нескольких сантиметрах от меня. Она улыбалась. Вскоре за
дверью послышались легкие шаги, и раздался усталый голос хранителя.
— Кто там? — спросил Исаак.
— Это Даниель Семпере, Исаак.
