— Вас просто не узнать, Фермин.
— Да, я другой человек. Благодаря Бернарде мне
захотелось стать лучше, чем я есть.
— Почему это?
— Чтобы быть ее достойным. Вам этого сейчас не понять,
потому что вы слишком молоды. Но со временем вы заметите, что самое главное —
это не то, что даешь кому-то, а то, чем поступаешься. Мы о многом говорили с
Бернардой. Она по характеру истинная мамаша, уж вы-то знаете. Она никогда об
этом не говорит, но мне кажется, что самое большое счастье, которое могло бы
быть в ее жизни, это материнство. А мне эта женщина нравится даже больше, чем
персики в сиропе. Ради нее я готов пойти в церковь и вознести молитвы Святому
Серафиму или кому там ей надо, и это после тридцати двух лет клерикального
воздержания.
— А вы не слишком торопитесь, Фермин? Вы ведь едва с
ней знакомы…
— Знаете, Даниель, в моем возрасте либо уже знаешь
наперед все ходы, либо ты пропал. Эту жизнь стоит прожить ради трех-четырех
вещей, а все остальное — удобрения. Я наделал много глупостей, признаю, но
сейчас единственное, чего хочу, это сделать счастливой Бернарду и однажды
умереть у нее на руках. Я хочу снова стать уважаемым человеком, понимаете? Не
ради себя, ведь лично мне глубоко наплевать на уважение этой своры макак, какую
обычно все называют человечеством. Я хочу этого ради нее, потому что Бернарда
верит во все эти вещи, в радиосериалы, в священников, в респектабельность, в
Богоматерь Лурдскую. Она такая, и я люблю эту женщину именно такой, какая она
есть, и не хочу менять в ней ничего, ни единого черного волоска из тех, что
растут на ее подбородке. Именно поэтому я хочу, чтобы Бернарда гордилась мной,
хочу, чтобы она думала: мой Фермин — настоящий мужчина, как Кэри Грант,
Хемингуэй или Манолете.
[59]
Я задумчиво скрестил руки на груди, оценивая ситуацию.
— А вы уже говорили с Бернардой об этом? Ну, о том
чтобы завести детей?
— Ради Бога, конечно нет! За кого вы меня принимаете?
Вы считаете, я брожу по миру, сообщая женщинам, что мечтаю их обрюхатить?
Только не думайте, не то чтобы я этого не хотел, совсем нет, потому что этой
дурочке Мерседитас я бы прямо сейчас заделал тройняшек и жил бы себе как
король, но…
— Бернарда вам говорила, что мечтает о семье?
— О таких вещах не говорят, Даниель. Я это вижу по ее
глазам.
Я кивнул:
— В таком случае, если для вас так важно мое мнение, я
уверен, что вы будете замечательным отцом и супругом, хотя сами вы можете и не
верить в подобные вещи.
Его лицо озарилось радостью:
— Вы и правда так думаете?
— Ну конечно.
— Вы даже не представляете, какой груз сняли с моей
души! Потому что стоит мне вспомнить собственного родителя и подумать, что и я
сам могу стать для кого-то тем, чем он был для меня, у меня немедленно возникает
желание подвергнуть себя тотальной стерилизации.
— Да успокойтесь, Фермин! Кроме того, я уверен, что
ваши способности племенного производителя не одолеет никакое лечение, тем более
хирургическое вмешательство.
— Тоже верно, — призадумался он. — Ну да
ладно, идите отдыхать, не хочу вас больше задерживать.
— Вы меня вовсе не задерживаете, Фермин. И потом, мне
кажется, я сегодня ночью не смогу сомкнуть глаз.
— Охота пуще неволи… Кстати, помните, вы просили меня
кое-что разузнать о том абонентском ящике?
— Вам уже удалось что-то выяснить?
— Я же сказал вам: положитесь во всем на Фермина.
Сегодня днем, в обеденный перерыв я отправился на почтамт и перекинулся парой
слов с одним моим старым знакомым, который там работает. Почтовый ящик
№ 2321 зарегистрирован на имя некоего Хосе Мария Рекехо, адвоката, чья
контора находится на улице Леона XIII. Я позволил себе проверить указанный
адрес, и почти не удивился, когда оказалось, что он липовый. Ну, я полагаю, это
было вам известно. Всю корреспонденцию, приходящую туда, вот уже много лет
забирает некая персона. Я знаю это, так как все переводы и письма, которые они
получают из какого-то агентства недвижимости, приходят как заказные, и, чтобы
забрать их, необходимо заполнить квитанцию и предъявить документ,
удостоверяющий личность.
— И кто их забирает? Какой-нибудь помощник адвоката
Рекехо? — спросил я.
— Ну, так глубоко мне пока не удалось копнуть, однако я
в этом сомневаюсь. Или я сильно ошибаюсь, или адвокат Рекехо так же реален, как
Пресвятая Дева Фатимская. Я узнал только имя человека, регулярно забирающего
почту: Нурия Монфорт.
Я побледнел.
— Нурия Монфорт? Вы в этом уверены, Фермин?
— Я собственными глазами видел несколько квитанций,
подписанных этой женщиной. Везде стоит это имя и номер ее удостоверения. Судя
по выражению на вашем лице, явно показывающему, что вас сейчас стошнит, эта
новость стала для вас открытием.
— Да, и весьма неприятным…
— Могу я поинтересоваться, кто такая эта Нурия Монфорт?
Служащий, с которым мне удалось поговорить, сказал, что отлично помнит ее, так
как пару недель назад она приходила забрать письма и, по его мнению, эта дама
была так же хороша и полногруда, как сама Венера Милосская. Я вполне доверяю
его мнению, ведь до войны он был профессором эстетики, но сейчас, поскольку
оказался дальним родственником Ларго Кабальеро,
[60]
клеит марки
на почте…
— Я сегодня встречался с этой женщиной у нее
дома, — пробормотал я.
Фермин ошеломленно уставился на меня.
— С Нурией Монфорт? Я начинаю думать, что сильно в вас
ошибался, Даниель. Да вы настоящий повеса!
— Это совсем не то, что вы подумали, Фермин.
— Ну и напрасно, сами не знаете, что теряете. Я-то в
ваши годы был настоящей машиной. Как минимум, три раза в день: утром, днем и
вечером.
Я смотрел на этого худого костлявого человечка с огромным
носом и желтоватой кожей и понимал, что он стал уже моим лучшим другом.
— Могу я кое-что рассказать вам, Фермин? Это не выходит
у меня из головы уже долгое время.
— Ну конечно. Все что угодно. В особенности, если это
что-нибудь непристойное и связано с той дамочкой.
Уже во второй раз за эти сутки я поведал Фермину историю
Хулиана Каракса и его загадочной смерти. Фермин очень внимательно слушал, делая
какие-то пометки в своей тетради и иногда уточняя детали, значение которых от
меня ускользнуло. Я говорил и сам себя слушал, и с каждой минутой для меня все
очевиднее становились многочисленные странности и несоответствия. Несколько раз
я в задумчивости замолкал, тщетно стараясь понять причину, по которой Нурия
меня обманула. Почему она столько лет забирала корреспонденцию,
предназначавшуюся несуществующему адвокату, который якобы занимался делами
квартиры семейства Фортунь-Каракс на улице Сан-Антонио? Я не отдавал себе
отчета в том, что уже размышляю вслух, говоря сам с собой.
