— Я никогда не стану взрослым, — загадочно отвечал
он.
Но самым главным увлечением Микеля, не считая его страсти к
рисованию и пререканиям с любым живым существом, были труды загадочного
австрийского доктора, вскоре ставшего крайне популярным и знаменитым: Зигмунда
Фрейда. У Микеля, который благодаря своей покойной матери совершенно свободно
читал по-немецки, было множество книг и работ венского доктора. Его любимой
темой было толкование сновидений. Микель постоянно спрашивал всех вокруг, что
им снилось накануне ночью, чтобы затем с научной точностью поставить диагноз
потенциальным пациентам. Молинер всегда утверждал, что умрет молодым, но что
это не имеет значения. Хулиан был уверен, что из-за постоянных размышлений о
смерти Микель стал видеть в ней больше смысла, чем в жизни.
— В тот день, когда я умру, все мое будет принадлежать
тебе, Хулиан, — говорил обычно Микель. — Все, кроме снов.
Помимо Фернандо Рамоса, Молинера и Хорхе Алдайя, Хулиан
вскоре познакомился еще с одним учеником, робким и нелюдимым мальчиком по имени
Хавьер, единственным сыном школьного сторожа. Семья Хавьера жила в скромном
домике у входа в сад. Хавьер, которого, как и Фернандо, ученики из богатых
семей держали как бы на посылках, обычно бродил в одиночестве по саду и
внутренним дворикам школы, даже не пытаясь ни с кем завести дружбу. За время
этих прогулок он досконально изучил все закоулки учебных зданий, туннели
подвалов, лестницы, ведущие в башни, а также тайники и подземные лабиринты, о
которых никто уже и не помнил. Это был его тайный мир, его убежище. Хавьер
всегда носил в кармане перочинный нож, похищенный им из отцовского ящика с
инструментами. Мальчику нравилось вырезать им из дерева разные фигурки, которые
он потом тщательно прятал на школьной голубятне. Отец Хавьера, сторож Рамон,
был ветераном войны на Кубе, во время высадки десанта в заливе Кочинос он был
ранен выстрелом из дробовика самого Теодора Рузвельта и в результате ранения
лишился руки и, как утверждали злые языки, правого яичка. Твердо убежденный в
том, что праздность — мать всех пороков, Рамон Однояйцовый (так прозвали его
ученики) заставлял сына собирать сухую листву в сосновой роще и во дворе у
фонтанов и складывать ее в мешок. Рамон был неплохим человеком, хотя немного
неотесанным и грубоватым, но, видно, судьба ему была вечно оказываться в дурной
компании. И худшей из них была его супруга. Однояйцовый женился на недалекой
женщине, которая мнила себя по меньшей мере принцессой, хотя даже внешне была
похожа на прачку. Она обожала показываться в присутствии сына и его одноклассников
в одном белье, вызывая откровенное веселье мальчишек, которые потом
пересмеивались по этому поводу всю неделю. При крещении ее нарекли Марией
Крапонцией, но она требовала, чтобы ее называли Ивонн, так как это имя казалось
ей более изысканным. У Ивонн была привычка расспрашивать сына о возможностях
продвижения по социальной лестнице, которые могли бы предоставить ему его
друзья, принадлежавшие, по мнению Ивонн, к самым сливкам высшего общества
Барселоны. Она требовала от Хавьера подробного отчета о финансовом положении
семьи каждого из одноклассников, мысленно представляя себе, как ее, разодетую в
шелка и золото, приглашают на чашку чая со слоеными пирожными самые богатые и
известные фамилии Каталонии.
Хавьер старался как можно меньше времени проводить дома и
был рад любой работе, которую заставлял его выполнять отец, сколь бы трудной
она ни была. Он использовал любой предлог, чтобы побыть одному, в своем тайном
мирке, вырезая фигурки из дерева. Когда другие ученики встречали Хавьера в
саду, они обычно смеялись над ним или бросали в него камни. Однажды Хулиан,
увидев, как камень попал в лицо Хавьеру, в кровь разбив ему лоб, испытал острую
жалость к несчастному забитому мальчику и решил встать на его защиту и
предложить тому свою дружбу. Вначале Хавьеру показалось, что Хулиан подошел к
нему, чтобы еще раз его ударить, пока остальные ученики надрывали животы от
хохота.
— Меня зовут Хулиан, — спокойно сказал тот,
протягивая руку. — Мы с моими друзьями собираемся сыграть несколько партий
в шахматы в сосновой роще. Не хочешь к нам присоединиться?
— Я не умею играть в шахматы.
— Я две недели назад тоже не умел, но Микель — отличный
учитель…
Хавьер смотрел на него с недоверием, ожидая очередной шутки
или издевки.
— Не знаю, захотят ли твои друзья, чтобы я пошел с вами…
— Да они сами же это и предложили. Ну, что скажешь?
С того дня Хавьер часто встречался с друзьями, выполнив
очередное назначенное отцом задание. Он обычно все время молчал, слушая
остальных и наблюдая за ними. Хорхе Алдайя его побаивался. Фернандо, на собственной
шкуре испытавший презрение других из-за своего слишком скромного происхождения,
старался быть любезнее с этим странным мальчиком. Микель Молинер, обучавший
Хавьера шахматным премудростям и наблюдавший за ним с позиций обожаемого им
Фрейда, доверял ему гораздо меньше, чем все остальные.
— Этот парень — сумасшедший. Он охотится на кошек и
голубей, потом часами медленно убивает их перочинным ножом и хоронит в сосновой
роще. Кто бы мог подумать!
— Кто тебе об этом сказал?
— Да сам Хавьер, пока я объяснял ему, как нужно ходить
конем. А еще он мне поведал, что иногда по ночам мать укладывает его к себе в
постель и тискает.
— Наверняка хотел тебя разыграть.
— Сомневаюсь. У этого парнишки не все в порядке с
головой, Хулиан, и, вероятнее всего, не он в этом виноват.
Хулиан старался не обращать внимания на предупреждения
Микеля, но уже чувствовал, что эта дружба с сыном сторожа дается ему с трудом.
Ивонн не считала Хулиана и Фернандо Рамоса подходящей компанией для своего
сына. Из всех богатеньких сынков, учившихся в школе Святого Габриеля, только у
этих двоих не было ни гроша за душой. Говорили, что отец Хулиана — всего лишь
простой лавочник, а мать — бедная учительница музыки. «У этих людишек нет ни
денег, ни стиля, ни положения, мой дорогой, — наставляла Хавьера
мать. — Вот Алдайя — совсем другое дело, он — из хорошей семьи». «Конечно,
мама, — отвечал Хавьер, — как вам будет угодно». Со временем он,
казалось, стал больше доверять новым друзьям. Он уже не молчал, как раньше, и
даже вырезал набор шахматных фигурок для Микеля в благодарность за его уроки.
В один прекрасный день, когда никто этого не ожидал и даже
не думал, что подобное возможно, друзья обнаружили, что Хавьер умеет улыбаться.
У него была красивая белозубая улыбка, улыбка ребенка.
— Теперь-то ты видишь? Он нормальный парень, —
заметил Хулиан Микелю.
Но Микель Молинер, несмотря на все доводы, оставался при
своем мнении и продолжал внимательно наблюдать за странным мальчиком с
настороженностью и некоторой ревностью, почти как ученый за подопытным больным.
— Хавьер одержим тобой, Хулиан, — сказал он ему
однажды. — Он делает все, лишь бы завоевать твое одобрение.
— Что за глупости! Для одобрения у него уже есть отец и
мать. Я же всего лишь друг.
