Лишь спустя много месяцев, полных вздохов и смутных желаний,
Хулиан Каракс и Пенелопа смогли, наконец, впервые остаться наедине. Жили они от
случайности к случайности: встречались в коридорах, переглядывались с
противоположных концов стола, молча, будто случайно, касались друг друга.
Первыми словами они смогли обменяться в библиотеке дома на проспекте Тибидабо в
ненастную ночь, когда «Вилла Пенелопы» тонула в свете свечей. Всего лишь
несколько украденных у тьмы секунд, за которые Хулиан прочитал в глазах девушки
уверенность, что оба они чувствуют одно и то же, что их сжигает один и тот же
тайный огонь. Казалось, никто этого не замечает. Никто, кроме Хасинты, которая
с растущим беспокойством видела, как втайне от Алдайя из нитей, связавших
взгляды Пенелопы и Хулиана, выткалась некая ткань. Она боялась за них.
Уже тогда Хулиан начал проводить бессонные ночи, с полуночи
до рассвета сочиняя рассказы, в которых изливал свою душу Пенелопе. Потом под
каким-нибудь предлогом он приходил на проспект Тибидабо, улучив момент, тайно
пробирался в комнату Хасинты и передавал их частями для Пенелопы. Иногда
Хасинта вручала ему записку от девушки, и он читал и перечитывал ее целыми
днями. Эта игра длилась месяцы. Пока время воровало у них счастье, Хулиан делал
все возможное, чтобы быть рядом с Пенелопой. Хасинта ему помогала, она хотела
видеть Пенелопу счастливой, хотела, чтобы этот свет не угас. Хулиан однако
чувствовал, что ему все труднее делать вид, будто встречи их невинны и
случайны, как вначале, и пора идти на жертвы. Он начал лгать дону Рикардо о
своих планах на будущее, демонстрировать деланный энтузиазм по поводу
банковской карьеры, симулировать отсутствующие на деле привязанность и симпатию
к Хорхе Алдайя, чтобы оправдать свое неизменное присутствие в доме на проспекте
Тибидабо. Говорил только то, чего другие ожидали от него услышать, ловил их
взгляды и пожелания, заперев честность и искренность в той же темнице, где уже
томилась неосмотрительность. И чувствовал, что продает свою душу по частям,
боялся, что если когда-нибудь и заслужит Пенелопу, то ничего уже не останется
от того Хулиана, которого она когда-то увидела впервые. Иногда он просыпался на
заре, горя от ярости, с желанием заявить миру о своих истинных чувствах, встать
лицом к лицу дона Рикардо Алдайя и сказать, что ему плевать на состояние
патрона, на его планы и его компанию, и что нужна ему только Пенелопа, которую
он хотел бы увезти как можно дальше от этого пустого и мертвенного мира, где
тот ее запер. Но наступал день, и от его решимости не оставалось и следа.
Время от времени Хулиан откровенничал с Хасинтой, которая
уже привязалась к юноше больше, чем бы ей хотелось. Часто Хасинта ненадолго
оставляла Пенелопу якобы для того, чтобы привести Хорхе из школы Святого
Габриеля, а на самом деле — чтобы зайти к Хулиану, передать ему послания от
Пенелопы. Так она познакомилась с Фернандо, который и через много лет остался
ее единственным другом, даже теперь, когда она ждет смерти в аду приюта Святой
Лусии, как ей и предрек ангел Захария. Иногда няня шла на уловки и брала с
собой Пенелопу, устраивая парочке короткую встречу и наблюдая, как растет между
ними любовь, которой она сама никогда не знала, в которой ей было вовсе
отказано. Тогда же Хасинта заметила неприятного молчаливого юношу, которого
звали Франсиско Хавьер, сына школьного привратника. Она видела, как он следил
за ними, издалека пожирая Пенелопу глазами. Хасинта хранила фотографию, на
которой официальный портретист Алдайя, Рекасенс, запечатлел Хулиана и Пенелопу
у дверей шляпной лавки на Сан-Антонио. Композиция была совершенно невинная, и
сделано фото средь бела дня, в присутствии дона Рикардо и Софи Каракс. Хасинта
всегда носила его с собой.
Однажды, ожидая Хорхе у выхода из школы, она забыла у
фонтана свою сумку. Вернувшись за нею, заметила, что юный Фумеро бродит
поблизости, нервно на нее поглядывая. Тем же вечером она хватилась портрета и,
не найдя его в сумке, не сомневалась, что его украл тот парень. В другой раз,
через несколько недель, Франсиско Хавьер Фумеро подошел к няне и спросил, может
ли она передать кое-что от него Пенелопе. Когда Хасинта поинтересовалась, о чем
идет речь, юноша вынул резную фигурку из сосны, завернутую в платок. Хасинта
узнала в ней Пенелопу, и ее пробрала дрожь. Парень ушел прежде, чем она успела
хоть что-то ему сказать. По роге домой на проспект Тибидабо Хасинта выкинула
фигурку из окна машины, словно зловонную тушку погибшей птицы. Не раз Хасинта
просыпалась на рассвете вся в поту, преследуемая кошмарами, в которых тот юноша
с мутным взглядом нависал над Пенелопой с холодной безразличной жестокостью
насекомого.
Вечерами, если Хорхе задерживался в школе, няня беседовала с
Хулианом. Он тоже полюбил эту жесткую на вид женщину и доверял ей больше, чем
себе самому. Когда в его жизни появлялись какие-нибудь трудности, она и Микель
Молинер были первыми, а иногда и последними, кто об этом узнавал. Однажды
Хулиан рассказал Хасинте, что видел, как его мать и дон Рикардо Алдайя
беседовали во дворе у фонтанов. Дон Рикардо, казалось, наслаждался обществом
Софи, и Хулиан почувствовал некоторое раздражение, поскольку знал о репутации
магната и его диком аппетите по отношению к прелестям слабого пола, без различия
касты и социального положения, знал он и о том, что только его жена — эта
святая женщина — не удостаивалась его внимания.
— Я рассказывал твоей маме, как тебе нравится новая
школа, — сказал ему тогда дон Рикардо. Прощаясь, дон Рикардо подмигнул им
и со смешком удалился. Мать Хулиана всю обратную дорогу молчала, явно задетая
разговором с доном Рикардо Алдайя.
Софи с опаской смотрела на растущее сближение Хулиана с
семейством Алдайя, горестно замечая, что он забыл и о своих друзьях-соседях, и
о семье. Но если мать подавленно молчала, шляпник выказывал свою обиду и
досаду. Надежда на то, что клиентура шляпного магазина резко возрастет за счет
сливок барселонского общества, быстро испарилась. Отец почти не видел сына и
вынужден был взять в помощники и одновременно ученики Кимета, местного
парнишку, бывшего друга Хулиана. Антони Фортунь был человеком, способным
воодушевляться только в разговоре о шляпах. Он скрывал чувства в темнице своей
души месяцами, до тех пор, пока они его вконец не отравляли. С каждым днем его
настроение ухудшалось, он становился все раздражительнее. Его раздражало все на
свете, начиная с усердия бедного Кимета и заканчивая стараниями жены сгладить
неловкость, заставить его забыть обиду на сына.
— Твой сын считает себя важной персоной, потому что эти
богачи держат его за цирковую обезьянку, — мрачно говорил он.
В один прекрасный день, через три года после первого визита
дона Рикардо Алдайя в шляпную лавку «Фортунь и сыновья», шляпник оставил
магазин на Кимета, сказав, что вернется в полдень. Он явился ни много ни мало в
офис консорциума Алдайя на проспекте Грасия и попросил о встрече с доном
Рикардо.
— Как я буду иметь честь вас представить? —
высокомерно спросил секретарь.
— Как его личного шляпника.
Дон Рикардо принял его, слегка удивленный, но в хорошем
расположении духа, предполагая, что Фортунь принес счет. Эти мелкие торговцы
никак не могу уразуметь, что такое деловой этикет.
