— Чем могу быть вам полезен, друг Фортунато?
С места в карьер Антони Фортунь пустился объяснять дону
Рикардо, насколько тот заблуждается насчет его сына Хулиана.
— Мой сын, дон Рикардо, не тот, кем вы его считаете.
Совсем наоборот, это невежественный, ленивый мальчишка, и всех талантов в нем —
одно только тщеславие, которое в башку ему втемяшила мать. Поверьте, он никогда
ничего не достигнет. Ему не хватает амбиций, характера. Нет, ловкости-то ему не
занимать, и незнакомому человеку он вполне может пустить пыль в глаза. Кажется,
будто он все знает, а на деле — ничего. Он — посредственность. Я знаю его
лучше, чем кто-либо, и я подумал, что надо предупредить вас.
Дон Рикардо Алдайя выслушал эту речь молча, глазом не
моргнув.
— Это все, Фортунато.
Магнат нажал на кнопку на своем письменном столе и через миг
в дверях возник секретарь, который его встретил.
— Наш друг Фортунато уже уходит, Балсельс, —
сказал он. — Будьте так любезны, проводите его до дверей.
Холодный тон магната не понравился шляпнику.
— С вашего позволения, дон Рикардо: Фортунь, а не
Фортунато.
— Как угодно. Вы очень неприятный человек, Фортунь. Я
был бы рад больше никогда с вами не встречаться.
Оказавшись снова на улице, Фортунь почувствовал себя еще
более одиноким, чем когда-либо, весь мир был против него.
Чуть ли не на следующий день все высокородные клиенты,
появившиеся у него после знакомства с Алдайя, начали присылать сообщения об
отмене заказов и погашении счетов. А через несколько недель пришлось уволить
Кимета, потому что для двоих в магазине работы не было. К тому же парень тоже
мало на что годился. Он был посредственностью и лентяем, как и все.
С тех пор соседи стали замечать, что сеньор Фортунь
постарел, с каждым днем выглядит все более одиноким, более желчным. Он почти ни
с кем не разговаривал и проводил долгие часы в магазине, ничего не делая,
наблюдая за прохожими по другую сторону витрины презрительно и в то же время
жадно. Мода менялась, молодежь уже не носила шляп, а те, кто носил,
предпочитали покупать их в других заведениях, уже готовыми, по последнему слову
моды и дешевле. Шляпная торговля «Фортунь и сыновья» медленно погрузилась в
темную и безмолвную летаргию.
«Вы ждете моей смерти, — говорил он себе. — Может,
я и доставлю вам это удовольствие».
Не зная этого, он давно уже начал умирать.
После того случая Хулиан окончательно сроднился с миром
Алдайя, с Пенелопой, тем единственным будущим, которое мог себе представить.
Так прошли почти два года: он тонул в омуте тайн, балансировал на краю бездны.
Захария, на свой манер, предупреждал об этом уже давно. Тьма окружила Хулиана
тесным кольцом.
Первый знак ему был апрельским днем 1918 года. Хорхе Алдайя
исполнялось восемнадцать, и дон Рикардо, считая это своей обязанностью как
главы рода, решил организовать (точнее, приказал организовать) масштабное
празднование дня рождения, вопреки желанию сына. Сам он присутствовать не
собирался, объясняя это чрезвычайно важными и срочными деловыми переговорами.
На самом же деле глава семейства намеревался уединиться в голубом люксе отеля
«Колумб» с прекрасной дамой, недавно прибывшей из Санкт-Петербурга скрашивать
досуг благородных сеньоров. Дом на проспекте Тибидабо стал похож на цирковой
шатер: в саду для приглашенных расставили десятки палаток, развесили фонарики,
флажки.
Были приглашены почти все одноклассники Хорхе Алдайя из
школы Святого Габриеля. По подсказке, Хулиана Хорхе включил в список
приглашенных даже Франсиско Хавьера Фумеро. Микель Молинер предупредил их, что
сын привратника будет чувствовать себя не в своей тарелке среди самовлюбленных
и высокомерных отпрысков благородных семейств. Франсиско Хавьер получил
приглашение, но интуитивно почувствовал то, о чем подумал Микель Молинер, и
решил остаться дома. Когда донья Ивонна, его мать, узнала, что сын намеревается
отказаться от приглашения в роскошный особняк Алдайя, она чуть не разорвала его
на куски. Разве это не знак того, что скоро перед ней откроются двери высшего
общества?
Следующим шагом могло быть приглашение на чашку чая с
пирожными от сеньоры Алдайя и других воистину утонченных дам. На сбережения,
которые сделала, откладывая каждый месяц небольшую сумму из жалованья супруга,
донья Ивонна купила сыну матросский костюмчик.
Франсиско Хавьеру было тогда уже семнадцать лет, и тот
костюм, синий, с короткими брючками, идеально соответствовавший утонченному
вкусу доньи Ивонны, смотрелся на нем гротескно и унизительно. Под давлением
матери Франсиско Хавьер решил принять приглашение и неделю вырезал из дерева
ножик для вскрытия конвертов, который собирался подарить Хорхе. В назначенный
день донья Ивонна настояла на том, чтобы проводить сына до самого входа в дом
Алдайя. Она хотела вдохнуть атмосферы аристократичности и иметь удовольствие
видеть, как перед ее сыном открываются двери, которые вскоре откроются перед
ней самой. Абсурдный матросский костюм Франсиско Хавьеру оказался мал. Ивонна
принялась что-то на ходу переделывать, из-за чего они приехали поздно. Между
тем, пользуясь праздничной суматохой и отсутствием дона Рикардо, который в тот
момент наверняка наслаждался прелестями одной из лучших представительниц
славянского народа, то есть по-своему тоже праздновал, Хулиан сбежал из-за
стола. Они с Пенелопой договорились встретиться в библиотеке, где не было риска
натолкнуться на кого-то из просвещенного и изысканного высшего общества. Хулиан
и Пенелопа так жадно и страстно целовались, что им было не до нелепой пары,
подходившей в тот момент к крыльцу. Франсиско Хавьера, наряженного, как юнга
перед первым причастием, и бордового от унижения, донья Ивонна тащила за собой
едва ли не волоком. Ради такого случая она стряхнула пыль с большой соломенной
шляпы и надела ее в довершение к платью в складочку и оборочку. Со стороны она
напоминала ларек со сладостями, или, по словам заметившего ее издали Микеля
Молинера, бизона, замаскировавшегося под мадам Рекамье. На лакеев у двери посетители
не произвели особого впечатления. Донья Ивонна объявила о прибытии ее сына,
Франсиско Хавьера Фумеро де Сотосебальос. Лакеи ехидно ответили, что имя им ни
о чем не говорит. Донья Ивонна рассердилась, но попыталась сохранить вид
достойной сеньоры и приказала сыну предъявить приглашение. К несчастью, из-за
предпринятого впопыхах перешивания костюма, карточка так и осталась лежать на
столе для шитья.
Франсиско Хавьер попытался объясниться, но сильно заикался,
а смешки лакеев не способствовали тому, чтобы недоразумение разъяснилось. Им
предложили уходить подобру-поздорову. Донья Ивонна в ярости заявила, что охрана
просто не знает, с кем имеет дело. Лакеи ей ответили, что место судомойки уже
занято. Из окна своей комнаты Хасинта видела, как Франсиско Хавьер, уже уходя,
вдруг остановился и обернулся. Он в один миг позабыл весь этот спектакль с
охрипшей от воплей матерью и высокомерными слугами. Он увидел их. Хулиан
целовал Пенелопу в окне библиотеки. Они целовались страстно, далекие от
окружающего мира, они принадлежали друг другу…
