— Раз уж вы об этом, то иногда я вроде бы слышу
какой-то неблагозвучный и неритмичный шум, как будто макака пытается играть на
пианино.
Барсело нахмурился: было слышно, как Клара все еще стучала
по клавишам.
— Не волнуйтесь, Даниель, со мной бывало и похуже. Этот
Фумеро даже свое клеймо не может поставить как надо.
— Так, значит, новое лицо у вас от самого инспектора
Фумеро, — сказал Барсело. — Вы вращаетесь в высших сферах!
— До этой части рассказа я еще не дошел, — ответил
я.
Фермин бросил на меня тревожный взгляд.
— Успокойтесь, Фермин, Даниель вводит меня в курс ваших
похождений, и я должен признать, что история интереснейшая. Да, Фермин, а как
насчет того, чтобы и вам исповедаться? Имейте в виду, я два года проучился в
семинарии.
— А посмотреть на вас, так не меньше трех, дон Густаво.
— О времена, о нравы! Никто нынче греха не боится. Вы
первый раз в моем доме — и уже в постели со служанкой.
— Посмотрите только на нее. Ах, бедняжка, вылитый
ангел! Мои намерения чисты, дон Густаво.
— Ваши намерения — дело ваше и Бернарды, она уже не
маленькая. Ну ладно. В какие авгиевы конюшни вы вляпались?
— Даниель, что вы успели рассказать?
— Мы дошли до второго акта: появление femme
fatale, — уточнил Барсело.
— Нурии Монфорт? — спросил Фермин Барсело с
наслаждением облизнулся:
— Ах, там еще и не одна? Просто какое-то похищение из
сераля.
[85]
— В присутствии моей невесты попрошу говорить о таких
вещах потише.
— У вашей невесты в крови полбутылки бренди «Лепанто».
Ее сейчас из пушек не разбудишь. Ну же, пусть Даниель расскажет остальное. Три
головы лучше, чем две, особенно если третья — моя.
Фермин, несмотря на повязки, попытался пожать плечами.
— Я не возражаю, Даниель, решайте сами.
Смирившись с тем, что дон Густаво Барсело оказался с нами в
одной лодке, я довел рассказ до момента, когда Фумеро со своими людьми
встретили нас на улице Монкада несколько часов назад. Когда я закончил, Барсело
встал и принялся расхаживать по комнате, размышляя. Мы с Фермином осторожно
наблюдали за ним, а Бернарда храпела, как бычок.
— Девочка моя, — умиленно шепнул Фермин.
— Тут много интересного, — сказал, наконец,
букинист. — Ясно, что инспектор Фумеро завяз здесь по самые уши, вот
только как и почему — не могу уловить. С другой стороны, эта женщина…
— Нурия Монфорт.
— Да, вот еще тема: Хулиан Каракс возвращается в
Барселону, и его тут убивают через месяц, причем до этого никто его ни разу не
встретил. Ясно, что та женщина врет, особенно насчет времени.
— Я об этом и говорю с самого начала, — сказал
Фермин. — Но ведь у нас тут горячая юность, которая ничего видеть не
желает.
— Кто бы говорил. Тоже мне, Святой Хуан де ла Крус.
[86]
— Стоп. Давайте успокоимся и обратимся к фактам.
Кое-что в рассказе Даниеля кажется мне еще более странным, чем все остальное, и
речь здесь не о чем-то эдаком, а об обычной и с виду банальной детали.
— Просветите нас, дон Густаво.
— Отец Каракса отказался опознавать тело Хулиана,
сказав, что у него нет сына. Это очень странно, даже противоестественно. Ни
один отец в мире так не скажет. Неважно, что между ними было при жизни, перед
лицом смерти всякий становится сентиментальным. Стоя у гроба, мы видим только
хорошее и то, что хотим видеть.
— Какие слова, дон Густаво, — вставил
Фермин. — Можно, я возьму их на вооружение?
— Из всякого правила есть исключения, — возразил
я. — Насколько нам известно, сеньор Фортунь был человеком весьма странным.
— Все, что мы о нем знаем, это сплетни из третьих
рук, — сказал Барсело. — Когда все в один голос называют кого-то
чудовищем, тут одно из двух: он либо святой, либо о нем не говорят и половины
того, что есть на самом деле.
— Признайтесь, вы почему-то сразу полюбили этого
шляпника, видать, за скудоумие.
— При всем уважении к профессии, когда репутация
негодяя подтверждена только консьержкой, я неизбежно начинаю в ней сомневаться.
— Если следовать вашим правилам, то вообще ничему
нельзя доверять. У нас вся информация из третьих рук, и даже из четвертых. И не
только от консьержек.
— Не верь тому, кто верит всем, — заявил Барсело.
— Нынче вечером вы явно в ударе, дон Густаво, —
похвалил Фермин. — Перлы так и сыплются. Мне бы ваш ясный ум.
— Тут бесспорно только одно: вам нужна моя помощь в
том, что касается организации и, возможно, финансов. Конечно, если вы
собираетесь покончить с этим делом до того, как инспектор Фумеро поселит вас в
камере-люкс в Сан-Себас. Фермин, так вы со мной?
— Я — как Даниель. Велит он мне, так я в младенца
Иисуса наряжусь.
— Даниель, что скажешь?
— Вы сами все сказали. Что предлагаете?
— Мой план таков: пока Фермин отдыхает, тебе, Даниель,
наверное, стоит навестить сеньору Нурию Монфорт и выложить перед ней все карты.
Ты, мол, в курсе, что она лжет и что-то скрывает, а дальше будет видно из
разговора.
— И чего мы этим добьемся?
— Посмотрим, как она отреагирует. Может, ничего и не
скажет. Или снова соврет. Важно, так сказать, вонзить бандерилью в быка,
правда, в нашем случае речь идет о телочке (надо же, какой убийственный
образ!), и посмотреть, куда она нас выведет. Вот тогда вы и вмешаетесь, Фермин.
Даниель повесит кошке на шею колокольчик,
[87]
а вы понаблюдаете
и, как только она проглотит наживку, последуете за ней по пятам.
— Может, она никуда и не пойдет, — возразил я.
— Вот Фома неверующий! Пойдет. Рано или поздно —
пойдет. И что-то мне подсказывает, что в этом случае скорее рано, чем поздно. Я
исхожу из особенностей женской психологии.
— А вы тем временем чем займетесь, доктор Фрейд? —
спросил я.
— Это мое дело. Со временем узнаешь и скажешь спасибо.
Я взглянул на Фермина в поисках поддержки, но тот уже спал,
обняв Бернарду, и не слышал триумфальной речи Барсело. Голова его покоилась на
ее плече, а с уголка губ тянулась слюнка, как у сладко спящего ребенка.
Бернарда издавала глубокий гулкий храп.
