— И что мне ему говорить? У него уже давно сердце не на
месте.
— Что идете за семечками или сахарной пудрой для
десерта.
— А почему следует непременно идти в «Четыре кота»?
— Потому что там лучшие бутерброды со свиной колбасой в
радиусе пяти километров, и надо же нам где-то поговорить. Не цепляйтесь за
каждое слово, Даниель, делайте, что я вам сказал.
Я с радостью взялся бы за любое дело, чтобы отвлечься от
тяжелых мыслей, а потому повиновался и, предупредив отца, что вернусь к ужину,
через пару минут был уже на улице. Фермин ждал на углу Пуэрта-дель-Анхель, он
при моем приближении повел бровями, давая мне понять, чтобы я не
останавливался.
— За нами хвост, метрах в двадцати. Не оборачивайтесь.
— Это тот же?
— Не думаю, разве что он от влажности сел, как рубаха
при стирке. Чисто воробушек. У него спортивная газета шестидневной давности.
Фумеро явно набирает себе учеников из интерната для умственно отсталых.
В «Четырех котах» наш провожатый сел в нескольких метрах,
притворяясь, будто в энный раз перечитывает репортажи о матчах чемпионата
первой лиги за прошлую неделю, и косился на нас каждые двадцать секунд.
— Бедняга, как он взмок, — покачал головой
Фермин. — А вы, Даниель, что-то загрустили. Поговорили с малышкой?
— Подошел ее отец.
— И у вас получился дружеский сердечный разговор?
— Скорее, монолог.
— Понятно. Папой, значит, вы его еще не называете?
— Он собирается вытрясти из меня душу к чертовой
матери, прямо так и сказал.
— Должно быть, просто фигура речи.
В этот момент к нам подошел официант, и Фермин заказал еды
на целый полк, потирая руки в предвкушении.
— Даниель, вы-то что-нибудь будете?
Я отказался. Официант вернулся с двумя подносами закусок,
бутербродов и пива разных сортов. Фермин сунул ему крупную купюру и сказал, что
сдачи не надо.
— Видите вон там, за столиком у окна, типа в костюме
говорящего сверчка из сказки про Пиноккио,
[92]
который нырнул в
газету, будто хочет надеть ее себе на голову?
Официант с заговорщическим видом кивнул.
— Сделайте одолжение, скажите этому господину, что
инспектор Фумеро приказывает ему лично явиться ipso facto на рынок Бокерия,
купить на двадцать дуро вареного гороха и немедленно доставить в полицейское
управление (при необходимости на такси), в противном случае инспектор лично
оторвет ему яйца и заставит сожрать из них яичницу. Вам повторить?
— Не надо. Вареный горох или яичница.
Фермин дал ему еще денег.
— Благослови вас Господь.
Официант уважительно поклонился и направился к столику
нашего преследователя. Выслушав приказ, агент полиции изменился в лице, секунд
пятнадцать боролся сам с собой и наконец галопом вылетел на улицу. Фермин даже
глазом не моргнул. В другое время я бы насладился этой историей, но в тот вечер
мог думать только о Беа.
— Даниель, спуститесь на землю, надо поговорить. Завтра
вы пойдете к Нурии Монфорт, как договаривались.
— И что я ей скажу?
— Уж найдете. Следуйте мудрому плану сеньора Барсело:
выложите ей, что раскрыли ее коварную ложь. И о Караксе, и о том, что ее мнимый
супруг Микель Молинер вовсе не в тюрьме, как она говорила. Еще скажете, что
догадались, что именно она забирала корреспонденцию со старого адреса семьи
Фортунь-Каракс с помощью абонентского ящика несуществующей адвокатской конторы…
Наговорите всего, чтобы земля загорелась у нее под ногами. Побольше мелодраматичности,
побольше библейской патетики. А потом эффектно уходите, оставив ее ненадолго
вариться в собственном соку.
— А вы тем временем…
— А я тем временем приготовлюсь следовать за ней по
пятам с использованием последних достижений искусства маскировки.
— Фермин, это не сработает.
— Опять вы мне не верите. Кстати, чего такого наговорил
вам отец той девушки, что вы так выглядите? Угрожал? Не обращайте внимания. Так
что сказал этот одержимый?
Неожиданно для себя я ответил:
— Правду.
— Правду святого великомученика Даниеля?
— Ну и смейтесь сколько влезет. Я заслужил.
— Я не смеюсь, Даниель. Мне неприятно видеть вас в
состоянии самобичевания. Вам уже впору на себя вериги надеть. Ничего ужасного
вы не совершили, жизнь и так довольно жестокая штука, не стоит усугублять и
становиться Торквемадой для самого себя.
— У вас есть опыт в таких делах?
Фермин пожал плечами.
— Вы никогда не рассказывали мне, как столкнулись с
Фумеро впервые.
— Хотите историю с моралью в конце?
— Только если вам хочется ее рассказать.
Фермин одним глотком осушил бокал вина.
— Аминь, — сказал он самому себе. — Все, что
я могу поведать о Фумеро, — это vox populi. Первый раз я услышал о нем,
когда будущий инспектор был террористом-убийцей на службе у Иберийской
федерации анархистов.
[93]
Репутация у него была отменная,
поскольку ни страха, ни угрызений совести он не ведал. Ему достаточно было
знать только имя, чтобы прикончить человека выстрелом в лицо средь бела дня на
улице. Подобные таланты высоко ценятся в смутные времена. У него также не было
ни веры, ни убеждений; он служил очередному делу ровно до тех пор, пока это
дело служило ему очередной ступенькой на карьерной лестнице. Людишек такого
рода полно на свете, но не у всех талант Фумеро. От анархистов он переметнулся
к коммунистам, а там и до фашистов рукой подать. Он шпионил, продавал
информацию обеим воюющим сторонам и у всех брал деньги. Еще тогда я взял его на
заметку, в те времена я работал на Женералитат.
[94]
Иногда меня
принимали за уродливого брата Компаньса, чем я ужасно гордился.
— Чем вы занимались?
— Всем понемногу. В современных сериалах это называется
шпионажем, но на войне все шпионы. Частью моей работы было следить за такими,
как Фумеро. Подобные типы опаснее всего, они — как гадюки, бесцветные,
бездушные. Стоит начаться войне, они вылезают изо всех щелей, а в мирное время
носят маски. Но их много. Тысячи. В конце концов я понял его игру. Пожалуй,
слишком поздно. Барселона пала в считанные дни, и все перевернулось, как омлет
на сковородке: я стал преступником в розыске, а мои начальники попрятались, как
крысы. Кстати, Фумеро уже возглавлял операцию по «зачистке». Эта очистительная
стрельба шла и на улицах, и в замке Монтжуик. Меня взяли в порту, где я пытался
греческим грузовым судном отправить во Францию нескольких своих генералов,
привезли в Монтжуик и заперли на двое суток в камере без света, воды и воздуха.
Первый свет, который я увидел после этого, был пламенем паяльной лампы. Фумеро
вместе с каким-то типом, который говорил только по-немецки, подвесили меня вниз
головой, и немец поджег на мне одежду. В его действиях чувствовался
определенный опыт. Я остался нагишом, с подпаленными волосами по всему телу, и
Фумеро сказал, что, если я не выдам место, где скрываются мои начальники,
начнется настоящее развлечение. Я не храбрец, Даниель, и никогда им не был, но
я собрал все остатки смелости, смешал с дерьмом его мать и послал его к
дьяволу. По знаку фумеро немец сделал мне какой-то укол, подождал несколько
минут, потом, пока Фумеро курил и улыбался, начал основательно меня поджаривать
своей паяльной лампой. Шрамы вы видели…
