Тут Нили надоело слушать ее вопли, и он снова дернул лису за хвост. Обвинительная тирада прервалась стоном. Опять потекла кровь. Ли Чин, висевшая на руках у Нили мешком, прошептала:
— Что тебе еще от меня надо? Я рассказала все, что знаю.
— Негусто. Ладно, вот тебе последний вопрос: что на самом деле было в том предсказании? Вспомни хорошенько, это важно.
Ли Чин не отвечала.
— Нили?
Новый рывок, новые, приглушенные пятерней вопли.
— Вспомнила?
Ли Чин замотала головой:
— Там была какая-то чепуха про ларец на дереве, зайца и утку и яйцо и Кощееву смерть. Я даже не знаю, кто такой Кощей.
Я хмыкнул.
— Кто-то навроде твоего Учителя.
— Не смей его оскорблять, ты, сволочь! Ты недостоин целовать следы от его ног в пыли! Он великий человек, он святой…
— Ага. И махатма и живое воплощение Будды. Это я уже слышал. Не тебе первой, милая, он башку заморочил. Ладно, Нили, бросай ее и пойдем — все равно больше ничего полезного не услышим.
Нили медленно покачал головой.
— Вы идите себе, Мастер Ингве. А я с ней еще погуторю.
Я взглянул на Ли Чин. Девушка ничего не сказала, но огромные глазища ее умоляли… Я отвернулся.
— Не задерживайся.
Встал, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
На обратном пути в Москву мы молчали. Тогда, в номере, я больше всего опасался, что Нили заявится к утру с обрубком хвоста. Обошлось. И все же…
В московской квартире было непривычно пусто. В раковине на кухне валялась гора грязной посуды. У кресла догнивал огрызок большой желтой груши.
— Ну, Ингри, гадина, — зловеще протянул Нили. — Попадется мне этот пидор носатый — жопу на уши натяну.
Он засучил рукава и проковылял на кухню, где с грохотом принялся перекладывать тарелки из раковины в посудомойку. Я прошел в ванную. Перевязь с мечом оставил у порога. Наглинг я брал с собой и в Таиланд, по примеру некроманта добросовестно отводя глаза таможенникам.
Ванну я принимать не стал — не было у меня настроения общаться сейчас с Ганной. Залез под душ. Стоя под прохладными струями, я снова вспоминал бледное личико Ли Чин. Ее последний взгляд. Кровь на белой мраморной плитке… Жаль, что не всякую грязь можно смыть водой.
Зеркало запотело. Я протер стекло и уставился на свое отражение.
— И правда, — сказал я сам себе, — совсем ты, брат, волчиной заделался. У Гармового хоть оправдание имеется: детство у него было тяжелое. А у тебя что?
Отражение молчало. Из зеркала, поджав губы, смотрел смуглый мужик лет тридцати. Мокрая шевелюра. По-северному холодные глаза. Теперь-то я знал, от кого их унаследовал — только от этого было не легче.
Выходя из ванны, я потянулся за халатом — но плечи все еще ныли, так что в коридор я выбрался голышом. Подобрав Наглинг, еще успел подумать, что надо бы отвести мечу достойное место — нечего его по всему полу валять, и так клинок на меня обижен. И тут услышал:
— Ингве, бросьте меч и сделайте два шага вперед.
Я поднял голову. В лицо мне смотрел пистолетный ствол с аккуратно прикрученным глушителем.
— Здравствуйте, Иамен.
Наставивший на меня пистолет некромант сухо улыбнулся.
— Мне жаль, Ингве, что я не могу пожелать вам того же.
Я сделал два шага вперед, не выпуская при этом рукояти меча, и вошел в комнату. Из комнаты открывался вид на кухню. Квартира с открытой планировкой. Нили лежал на полу, лицом к раковине, и под головой у него растекалась здоровенная красная лужа. Кругом валялись разбитые тарелки. Как же я не услышал? Ах да, душ.
— Его-то за что?
Ответа я не ждал, но некромант ответил.
— Я, Ингве, довольно злопамятен. Когда издеваются надо мной, еще могу простить, хотя и не забыть. Но вот когда мучают моих друзей… Нили-то ладно, но от вас, Ингве, я не ожидал.
— И поэтому вы собираетесь меня пристрелить?
Иамен вздохнул.
— Поверьте, я был бы рад, если бы дело разрешилось иначе. Я искренне надеялся, что вы успокоитесь на Наглинге. По всему, вам следовало бы решить, что Тирфинг утерян навсегда, вернуться домой и мирно править дедовским королевством. Но вы упрямы, Ингве. Вы не оставляете мне другого выбора.
Я сделал еще шаг вперед, сжимая рукоять меча.
— Не двигайтесь, Ингве. Еще шаг — и я выстрелю.
Я скривил губы в невеселой улыбке.
— Что же вы, Иамен, так, по-касьяновски. Пистолет… Может, вытащите свою катану?
Некромант помолчал, как будто обдумывая мое предложение. Надумав, покачал головой.
— Не доросли вы, Ингве, до того, чтобы нам с вами клинки скрещивать. И, боюсь, уже не дорастете.
Вот значит как. Собаке — собачья смерть.
— Бросьте меч.
Наглинг брякнул о паркет. Странно, как я успел привязаться к мечу — вот без него я и вправду почувствовал себя голым. Стоять босиком на полу было холодно. От балконной двери тянуло сквозняком.
— Иамен, может, поговорим? Вы мне расскажите все, что знаете о Тирфинге и об этой истории с Рагнареком. Я ведь так и не разобрался, что к чему. Может быть, я пойму, что вы правы…
Я сообразил, что в голосе моем прорезались просящие нотки, и заткнулся. Иамен подумал еще немного и покачал головой.
— Нет, Ингве, поздно нам говорить. Как там у вас: норны спряли нить судьбы. Мне-то казалось, что можно спутать их пряжу, но, как видите, я ошибался. Жаль. Вы были мне симпатичны.
Был. Трусливое мое сердце…
— Можно один вопрос перед смертью?
— Да?
— Зачем вам понадобилось поить меня любовным зельем?
Иамен посмотрел на меня как-то странно.
— Какое любовное зелье, Ингве? Я же просто решил подшутить над вашим медведем-охранником. Мне казалось, вы так здорово подыгрываете…
— Ясно. Паршивые у вас шутки, Иамен.
И снова прежнее, почти неощутимое промелькнуло в его лице, будто что-то живое пробежало под маской. Показалось — или рука с пистолетом чуть дрогнула? Понять я этого не успел, потому что Иамен надавил на спуск. Хлопнул выстрел. Левый глаз мой пронзило острой болью. В затылок садануло чем-то твердым. Это, наверное, я грохнулся на пол — еще успело подуматься. Вырубился свет. И я умер.
Первое, что я почувствовал, был пронизывающий до костей ветер. Ветер дышал равномерно и свирепо над этой равниной, покрытой сухой травой. Я опустил глаза. Все такой же голый, я стоял на жесткой, как шкура ящера, земле. В правой руке я сжимал меч Наглинг. Я поднес пальцы к лицу. Крови не было, но на месте левого глаза обнаружилась дыра. Края дыры были гладкими, обтянутыми шрамом — как будто некромант стрелял в меня по меньшей мере год назад.
