Ингри снова сунулся в палату.
— Там Касьянов. Рвется к тебе.
— Впусти и дверь закрой. С той стороны.
Ингри, кажется, хотел что-то сказать — но под взглядом моего единственного уцелевшего ока быстро стушевался и пропустил в комнату Касьянова. И закрыл дверь с той стороны. При виде старого пердуна я даже обрадовался.
— Слава Имиру!
— Что?
— Хотя бы вы не притащили букет.
— Я принес вам нечто гораздо более полезное.
Касьянов порылся в кармане пиджака и извлек аккуратно запечатанный пакетик. Распечатал. В пакетике обнаружилась черная наглазная повязка.
— Ну и что мне с ней делать?
— Бинты снимут, будете носить. Будете настоящий пират. Отпустите длинную бороду, назоветесь Барбароссой…
— Барбаросса был рыжий.
— Перекраситесь.
Я подержал повязку в руке и уронил на тумбочку.
Касьянов уселся на стул, освобожденный Ингри.
— Что-то ты мне не нравишься, племяш.
— Да и я от тебя, дядюшка, не в восторге.
— Амос твой тебе фотографии передал?
— Это вы что, вместе копали? У вас теперь мир да любовь?
— На безрыбье и рак рыба, мон шер ами. Пока герои хворают, вкалывать приходится бюрократам. А бюрократы всех мастей общий язык непременно найдут.
— Скажите лучше, что сфабриковали эту муть в Фотошопе и подсунули бедняге Ингри. Дурачок от счастья и описался…
Касьянов уставился на меня, как бы в ошеломлении от моей нечеловеческой проницательности. В конце-концов ошеломляться ему надоело, и он покачал головой.
— Сфабриковали, да не все. Часть.
— Какую часть?
Он не ответил. А мне, по-честному, было и не интересно. Помолчали. Касьянов все покачивал головой, как китайский болванчик. Ну что за день такой, всех качает?
Минуты через две мотать башкой ФСБшник перестал и уставился на мою левую кисть, перемотанную бинтом.
— С рукой у тебя что?
— Пытался лицо заслонить, — без особого энтузиазма соврал я.
— Ох, не пизди, племяш, не морочь старого дядьку. Покажи свою черную метку.
— Да пошел ты в жопу, дядя.
Касьянов озабоченно нахмурился.
— Нет, точно с тобой что-то не в порядке.
Во мне проснулась тень былой ярости.
— Да! — заорал я. — Со мной все не в порядке! Меня чуть не пристрелили! Глаз выбили!
Злость, как вспыхнула, так и сдохла. Я отвернулся.
— Не то, не то, — бормотал Однорукий. — Не глаз тебе выбили, племяш, а, похоже, оторвали яйца.
— Идите на хуй, — сказал я.
И заорал во всю глотку:
— Эй, кто там! Господин Касьянов хочет выйти.
На пороге немедленно возникла пара дюжих бойцов с автоматами. У всех были удостоверения частного охранного агентства: не подкопаешься. Странные нынче пошли охранники: бороды в косички заплетают, вместо бронежилетов носят мифрил. Мифрильная кольчуга, кстати, была и на мне и неприятно холодила тело под больничной пижамой. Очень бы она мне помогла там, на пороге ванной! Захотят пристрелить — пристрелят, хоть в бункере прячься.
Однорукий еще раз сокрушенно покачал головой и вышел. Ингри было сунулся ко мне, но как сунулся, так и высунулся. Я закрыл глаза. Глаз. И, кажется, задремал. Во сне явились мне кишки червя. Они были бесконечны, как жизнь, и так же бессмысленны и унылы. Во сне я подумал, что некромант добился-таки своего. Ингри прав, это, наверное, депрессия. Мне не хотелось охотиться за Тирфингом. Мне вообще ничего не хотелось.
Разбудил меня шум в коридоре, на сей раз на порядок более громкий. Я накрыл голову подушкой и простонал:
— Ну что там еще? Неужели это так трудно — оставить меня в покое?!
К моему удивлению, шум не затих, а, скорее, сделался громче. Я убрал подушку — и вовремя, потому что в палату влетел взмыленный Ингвульф. Он немедленно распахнул занавески — за окном, оказывается, уже стемнело — и высунулся на пожарную лестницу. Обернулся:
— Ты идти сам можешь?
— Да в чем дело?
— Там к тебе мужик какой-то рвется.
— Ну и что?
— И то, что четверо моих бойцов его едва держат.
— А автоматы вам на что? — вяло откликнулся я. — Пристрелите придурка, разрядите в стенку пистолет, суньте ему в лапы.
— Да вставай же ты! — заорал Ингвульф, подбежал к постели и постарался меня поднять.
Я его легонько отпихнул. Ингвульф впечатался в стену. Я как-то и призабыл, что надо быть осторожным — после моей скоропостижной кончины и привидевшейся схватки с червем сил у меня было, как у бронепоезда. Продышавшись, Ингвульф взвыл:
— Он автоматы у нас сразу вышиб. Как-то так быстро, мы и охнуть не успели. Я ему: ты кто, а он — вашему главному представлюсь, а тебе хер. Да вставай, он сейчас сюда ворвется!
— Пусть врывается. Хоть какое-то развлечение.
Тут дверь распахнулась, и в комнату и вправду ввалился мужик, волочивший на себе четверых матерящихся свартальвов. В правой руке мой гостенек сжимал потрепанный кожаный портфель, в левой, под мышкой, шею одного из охранников. Я присмотрелся. Потом еще присмотрелся. И сказал:
— Какие гости! Где же, Вульфи, были твои глаза. А ну соскребись-ка с пола и быстренько извинись перед Гармовым Всеволодом Петровичем, бывшим капитаном советской армии и нынешним волком Фенриром.
Часть вторая. Некромант
Из двух неправд я выбираю
Наименее не мою…
Д. Быков
Глава 1. Письмо
Извиняться, конечно, никто и не подумал. Бравый капитан стряхнул с себя, наконец, ингвульфовых ребят и оправил пиджак. Он мало изменился за пять лет. Да что там — не изменился вообще, разве что чуть гуще стал загар на все том же жестком, чуть отмеченном морщинами лице. В рыжей прическе полубоксом не прибавилось седины. Даже костюм, хоть и отличался, а вышел, кажется, из того же отелье — или, скорее, модельного дома. Форсил, голодранец бывший, умел держать фасон.
Я кивнул Ингвульфу и его овчаркам:
— Все в порядке, ребята. Можете идти.
Ингвульф тормозил. Я вздохнул и сказал:
— Выйдите.
Чем повелительное наклонение отличается от всех остальных? Что есть в нем такого, мгновенно заменяющего живой блеск в глазах любого служаки оловянным взором Щелкунчика? Ингвульф отсалютовал мне, развернулся кругом и промаршировал из комнаты. Прихватив с собой всю команду. И мы с капитаном остались одни.
