— Не разуверился, но, как ученый, пытаюсь смотреть на вещи под разными углами зрения. Вряд ли правильно исключать естественно-научный подход, тебе не кажется? Отдает мракобесием, Средневековьем.
— Нечто подобное я недавно уже слышала, — чуть заметно улыбнулась Тата.
— От кого, от кавалера Протопопова?
— Кто еще мог такое сказать?
Протопопов, этот ее мистер Твистер, у нас уже чуть ли не ночевал. Повадился навещать Таточку, насколько я понимаю, еще на Набережной, а теперь, что ни день, являлся как к себе домой. Тата, по видимости, едва замечала его присутствие, но всегда была так любезна, что Протопопов не понимал ее отсутствующего безразличия. Он, кажется, искренне полагал Тату своей протеже и считал, что без его визитов она пропадет. Намерения его, по-моему, были вполне очевидны, однако я бы на месте этого филантропа все-таки вспомнил о своем матримониальном статусе и поубавил пыл. А на месте Вани срочно вернулся домой спасать семью. Впрочем, упрекнуть Таточку мне было не в чем, к тому же она никогда не делала тайны из своего общения с Протопоповым.
— В данном случае мне остается лишь согласиться с ним.
— Знаете, Ефим Борисович, не могу сказать, что полностью уверовала в колдовство как искусство варки лягушек, и пока придерживаюсь вашей изначальной точки зрения об энергетических взаимодействиях. Но до тех пор, пока то, что мне обещают, сбывается, я буду продолжать в это верить. А обещают, между прочим, что очень скоро Ваня попросится домой. Вот мы и проверим.
Так и вышло. За неделю до Нового года Таточка показала мне письмецо, которое Иван прислал ей на сотовый телефон. Он предлагал встретиться в кафе, все обсудить и попытаться наладить отношения. Я невероятно обрадовался, тем более что и Таточка была очень воодушевлена и вся светилась от счастья, хотя тщательно пыталась это скрывать.
Со свидания, впрочем, бедняжка вернулась потухшая, даже почерневшая. Я робко поинтересовался, как прошла встреча и как она себя чувствует.
— Больше всего, Ефим Борисович, я сейчас хочу принять душ. Если честно, Ваня стал настолько неприятным, что мне в первую же минуту захотелось сбежать. Не знаю, что меня удержало. Если б не наставления моих «колдуний», наверное, не стерпела бы, развернулась и ушла.
— Но что такое, в чем дело?
— Даже трудно объяснить. Он почти такой же, как был, когда возвращался на три дня. Думаю, вы помните.
— Конечно.
— И ведет себя так, будто это не он, а инопланетянин, который пытается играть его роль. Не слишком умелый двойной агент, постоянно совершающий досадные мелкие проколы.
— Но что же теперь будет, о чем вы договорились? Вы не поссорились?
— Не волнуйтесь, я держала себя в руках. Ваня придет послезавтра, он хочет со всеми нами поговорить. А вообще я вдруг поняла: от мужчин многого ждать не приходится. Вы ведь от кого произошли?
— От кого?
— Ефим Борисович! Вы знаете.
— От Адама?
— Конечно!
— И? Не понимаю.
— Что первое сделал Адам, едва только стал мужчиной?
— Занялся любовью с Евой?
— Нет, так он стал мужчиной. А дальше?
— Говори же!
— Он предал Еву! Стоило Господу поинтересоваться, с какой стати Адам наелся плодов с недозволенного дерева, тот моментально настучал на Еву: «Она дала мне, и я ел». Вот и скажите, имеет ли смысл доверять его семени?
Я засмеялся.
— Ну, Таточка, ты и выдумщица! Если уж цитировать Библию, то и женщин там поминают не слишком лицеприятно. У Экклезиаста. «Горше смерти женщина, потому что сердце ее — силки, и руки ее — оковы…» Что-то в этом духе.
— «Добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею…» Да-да… — печально улыбнулась Тата. Потом нахмурилась, долго-долго молчала и, наконец, тихо произнесла: — В Библии, Ефим Борисович, сказано: «Не обижай жену юности твоей». Такая вот неприятность — для Ивана. Не знаю я, как мне с ним говорить. И о чем.
Однако когда Иван пришел и объявил, что хочет вернуться домой и «все восстановить», — должен сказать, вид у него действительно был малоприятный и несколько вызывающий, я с трудом сдержался, чтобы не окоротить его, — Тата, вздохнув, согласилась.
— Давай попробуем, — сказала она.
9
Тата
Я устала. Смертельно устала. Мне очень хотелось сбежать со скучного спектакля, в который превратилось мое существование, в свою прошлую, человеческую жизнь, — жизнь без колдовства, астрологии, гаданий и наставлений. Меня уже не интересовало, что мне положено по судьбе, в чем я провинилась перед высшими силами и в каком направлении обязана развиваться кармически. Я хотела, как раньше, ходить на выставки и в кино, читать нормальные книжки, покупать журналы по садоводству и готовиться к новому дачному сезону. Но это было невозможно, я была по рукам и ногам повязана законами колдовского мира. На мне лежала ответственность за судьбу Ивана и необходимость следить за продолжением отчитки, ведь без нее моему заблудшему мужу грозила плачевная участь: на порче — и безнадежных, аховых транзитах — он был обречен потерять работу, деньги, здоровье, жизнь.
— С ума сошла, что ты несешь, его тебе дали свыше! — возмущалась Саня в ответ на мое усталое «ну его, в конце концов, к черту». — Только ты и можешь за него просить. Сам потом спасибо скажет. Вот закончит баба Нюра отчитку, вернется он домой, будет в ногах валяться, прощенье вымаливать и благодарить, что не дала пропасть. А тебе наверху зачтется.
Меня распирало от гордости, я падала ниц перед собственной добродетелью: Иван ушел, а я его все равно спасаю. Он — подлец, а я — молодец.
— И между прочим, больше ты замуж не выйдешь: дом брака пустой, — повторяла Сашка уже усвоенную мной печальную истину. — Мужиков при твоей карте можешь заводить сколько угодно, а вот с браками, прости, напряженка. И одного-то не полагалось, так что твой Иван тебе как подарок.
«Потом, естественно, — каленая стрела, все три головы долой, Иван вынимает три сердца и привозит, кретин, домой матери… каков подарочек!» — кстати ли, некстати вспоминалась цитата из одного известного произведения.
— Нет, если тебе нравится одной, как угодно, хозяин — барин, но я бы не посоветовала. Женщине нужен тыл.
Что тут возразишь? Действительно, куда женщине без тыла?
— Тем более что ни по карте, ни по судьбе ты не должна была остаться без мужа. Его увели колдовством. И что, ты безропотно отдашь какой-то хабалке то, что ей не принадлежит?
Кому принадлежит Иван? Вопрос, на который я больше не знала ответа.
Но бросить отчитку не решалась и просила передать еще денег бабе Нюре: я не хотела, чтобы его гибель — буквальная или фигуральная — оказалась на моей совести. Нельзя сказать, чтобы я безоговорочно верила в подобный исход, но и рисковать боялась: мало ли. При этом, как ни чудовищно, трагический финал не выглядел таким уж трагическим. Кошмар закончится, а вдова — звание достойное. Вполне себе радужная перспектива.
