Он ощутил порыв холодного воздуха, дуновение ветра, увидел знахарку с обожженным лицом. У нее в руке был короткий нож. Она подошла к сестре и разрезала веревку. Потом погладила его по голове, утешая.
— Дорога к спасению нелегка, — сказала она, — и ты сделал только первый шаг.
Он услышал собственный голос, осипший и грубый, когда задал вопрос. До сих пор подобный вопрос никогда не приходил ему в голову:
— Кто я такой?
— Ты его слуга, — сказала она, — ворон, летающий всюду.
— Жаль, что у нас нет вина. — Леший смотрел на Ворона сквозь пламя костра. — Может, тогда ты немного расслабился бы, а я послушал бы сказку.
Хугин смотрел в огонь.
— Может быть, — сказал он, — а может, и нет.
Леший улыбнулся, вытягивая руки. Ему было тепло, и ночь наконец-то выдалась сухая.
— Как думаешь, здесь нам ничто не угрожает? Могу я посушить одежду?
Ворон ничего не ответил, и Леший решил, что это означает согласие. Утверждать наверняка он мог только одно: верования северных шаманов никак не улучшают их манеры.
Он воткнул в землю несколько палок, снял штаны и башмаки и развесил их. Затем он размотал тюрбан и разложил на сухой траве у костра. Под конец он размотал шарф и тоже положил сушиться, усевшись у костра в одной только длинной рубахе.
На душе было спокойно, так спокойно не было уже давно, с тех пор как он пустился в путь, то и дело встречая колдунов и женщин с мечами. Купец начал дремать.
Его разбудил толчок в плечо. Он очнулся и увидел прямо перед собой яростное лицо Ворона.
— Что случилось? — воскликнул Леший.
Длинные пальцы Хугина сжали его горло.
— Это не для тебя, — сказал Хугин, снимая с шеи Лешего веревку с камнем волкодлака.
Глава пятьдесят четвертая
ЧЕРНАЯ МАГИЯ
Верный своему слову, Мозель не позволил Офети и его воинам войти в «теплый дом». Его гостеприимство заключалось в том, что он оставил норманнам жизнь, не более того. Уцелевшие берсеркеры развели костер снаружи; пусть их терзал голод, они хотя бы ночевали в тепле и безопасности. И, самое главное, сокровища, которыми они разжились, преспокойно лежали в лесу, где они их спрятали.
Мозель обыскал аббатство, высматривая затаившихся викингов, но никого не нашел. Только дверь в келью для покаяния не открывалась, она оказалась заперта, но, поглядев в замочную скважину, франки не увидели ничего, кроме соломы на полу, и решили не трогать дверь.
Сидя в тепле, Элис дрожала от переживаний прошедшего дня и воспоминаний о том, что услышала на берегу. Тот отряд викингов специально искал ее, и эта тварь, карга без лица, где-то близко. Она объяснила Мозелю в доступных его пониманию словах, чего именно боится. «Ведьма бродит на свободе», — сказала Элис, его рыцари должны смотреть в оба и, самое главное, опасаться птиц. «Ведьма использует их как вместилище своей магии», — решила Элис. Она выиграла одну битву, но чувствовала, что враг еще далек от изнеможения. Она поглядела Мозелю в глаза, чтобы понять, как он воспринял ее слова. Даже упоминать о чародействе было опасно, однако сейчас ей нужна была ясность: время для мелких обманов прошло.
— Вы заключали сделку с дьяволами, госпожа?
— Нет, но дьяволы пытались заключить сделку со мной. Они досаждают мне, и я прошу твоей защиты, как воина и рыцаря. Ведь ты защитник Христа, Мозель, будь как Михаил для Люцифера. Моя жизнь и спасение моей души сейчас в твоих руках.
Мозель серьезно воспринял ее слова и поставил часовых, велел воинам держать наготове луки и стрелять во всех ворон, которые появятся поблизости. Он устроил Элис в монастыре со всеми возможными удобствами, дал одеяла для постели. Стол положили на бок, скрыв ее от взглядов мужчин, спавших тут же.
Пока она лежала без сна, все события прошедшего дня снова прокручивались в голове. Ее то качало, словно на борту драккара, то она вздрагивала, как в тот ужасный момент, когда корабль врезался носом в песок или когда конница с грохотом неслась на нее по берегу. Она жалела, что не отправилась дальше с маленьким купцом. Он отвел бы ее к Олегу, в котором ее единственная надежда. Элис верила волкодлаку, который погиб за нее, верила его словам о том, что Олег сможет ей помочь. Она представляла Лешего верхом на муле, видела, как символ лошади блестит на шкуре животного, взывает к ней.
Есть миг между бодрствованием и сном, между сном и пробуждением, когда разум оказывается во множестве мест разом, когда воспоминания сливаются со сновидениями, когда то, что было, и тощему только суждено случиться, стоят бок о бок и когда сознание освобождается от пут времени и личности и бродит по удивительным холмам, где разница между знакомым и чуждым стирается, а призраки и видения разгуливают, взявшись за руки. Элис, пытаясь заснуть, попала в это место, на границу сознания, где живет магия.
Ей показалось, что она проснулась. В «теплом доме» никого не было, дрова прогорели до углей, и в помещении стало невыносимо жарко. Она подошла к двери и открыла ее, упиваясь холодным светом серебристой луны над головой. Элис чувствовала, что не одна здесь. Ее как будто преследовали воспоминания, она знала, что уже вставала вот так раньше, бродила, завороженная прохладным ночным воздухом, по садам замка Лош.
В крытой галерее было тихо. Ее внимание привлекла одна дверь на повороте галереи, которая открывалась не в ту сторону, что все остальные. Двери скриптория, «теплого дома», из которого она только что вышла, кухни и часовни открывались наружу, в галерею — это чтобы не занимать место в комнатах, решила она. И только одна дверь открывалась вовнутрь. Почему эта дверь не такая, как остальные?
Элис подошла к ней. В двери было открытое окошко. Ее так и влекло к нему. Она протянула руку к отверстию и заметила, как внутри промелькнуло что-то. Сгусток тумана? Дыхание вырывалось клубами пара, белыми облачками в лунном свете. Элис дрожала. Внезапно похолодало, и у нее затряслись руки.
Внутри нее что-то вспыхнуло, как будто отвечая на озноб, охвативший ее. Это оказался один из символов — зазубренная буква, которая словно сияла солнечным светом, согревая Элис и прогоняя холод. Еще один символ, похожий на сияющий бриллиант, зажегся внутри нее. Она прочувствовала всю толщу земли под ногами, реки, текущие в слоях почвы, похожие на течения в глубине океана, которые огибали подножия гор, устремляясь потоками в глубокие черные впадины.
Ей показалось, что в кожу вонзился миллион крошечных иголок, запах, похожий на запах дождя над морем, разлился вокруг. Как будто живущие внутри нее символы позвали, и этот озноб, пробравший ее, был им ответом. В ней всколыхнулись воспоминания. Она стояла в саду в Лоше под большой луной и в руке держала огромную розу величиной с голову младенца; от розы исходил насыщенный дурманящий аромат. Что-то сильно укололо ее, и она поняла, что проткнула палец шипом. Кровь стекала крупными каплями, и она сунула палец в рот. И теперь в носу стоял тот же тяжкий аромат розы, сладкий и зловещий, который смешивался с запахом крови и воспоминанием о боли.
