— Не надо! — твердо сказал Амброс Аналитику. — Вы ничем ей не поможете, но можете осложнить жизнь и себе, и нам.
— Научитесь не обращать внимание: здесь это происходит на каждом шагу. Потому это место и называется Адом, — добавил Казанова, который на всякий случай положил руку на эфес своей длинной шпаги.
— К тому же вы не знаете, за что она получила свое наказание. При всей моей нелюбви к фаст-фуду я все же однозначно предпочту блевать гамбургерами, чем позволить этим уродам драть мою спину на брючные пояса. То есть у этой дамы должно быть очень богатое прошлое.
Аналитик посмотрел на женщину, по-прежнему прижатую к мостовой трехпалой лапой птиценогого мутанта с перепончатыми крыльями. К его удивлению, след от вырезанного ремня зарос прямо на глазах, не оставив ни малейшего следа. Он встретился с нею взглядом. В ее черных глазах не было ни шока страдания, ни раскаяния. Она со значением облизнула полные губы длинным красным языком и развратно подмигнула, после чего как ни в чем не бывало хрипло крикнула своим экзекуторам:
— Эй, импотенты, чего остановились? Режьте второй ремень да отпускайте!
— Пошли! — сказал Бирс.
Аналитик молча кивнул. Черные ангелы Ада с некоторым разочарованием вернулись к своему скучному занятию.
Спустя некоторое время троица новых знакомых сидела за потемневшим от времени и грязи столом у немытого окна в квартире Бирса. Квартира была скромным и обшарпанным жилищем английской прислуги викторианской поры, но в целом, с точки зрения Аналитика, вполне пригодной для жизни. Сам наш герой, будучи бывшим гражданином родины самого прогрессивного в мире паралича, а теперь офицером отнюдь не самой богатой армии, видал гадючники и похуже. Каждый праведник в Раю получал из небесного жилфонда приблизительно то, что соответствовало его разумным представлениям о месте его вечного успокоения: то есть скорее всего не дворец с золотой сантехникой. По-видимому, и здесь, в Аду, в симметричном соответствии, если Амброс Бирс, будучи живым, более всего боялся жить так, как жила его лондонская кухарка, то, натурально, именно так, как пресловутая кухарка, он теперь и жил. «По этой логике, — подумал Аналитик, — мне здесь досталась бы койка в общежитии с клопами и кучей соседей — студентов из стран, лишь недавно вступивших на путь индустриального развития и потому еще не понявших, что в унитазе посуду не моют».
Квартира, в свою очередь, находилась в закопченном доходном доме времен английской промышленной революции с темными коридорами, скрипучими лестницами и всепроникающим запахом кухни. Пока троица поднималась на третий этаж, Аналитику представилась возможность услышать набор звуков, обычно свидетельствующих о плохом соседстве и необходимости подумать о скором переезде. Набор включал шум молчаливой и очень интенсивной драки с глухими звуками тяжело падающих тел и ломаемой мебели, жалобно-оргазмические крики насилуемого педераста и махровый мат пролетариата, играющего в карты на деньги, которых у него нет. Наконец, сам дом стоял в грязном узком переулке, беспорядочно застроенном давно не видевшими ремонта зданиями в несколько этажей. Здания были самых разнообразных архитектурных стилей, исторических периодов и иногда довольно неожиданных пропорций, которые можно было объяснить как отличающимися от земного измерения физическими законами, так и душевным нездоровьем адских зодчих.
— Что ж, — сказал Амброс Бирс, наливая себе, Казанове и Аналитику, — хоть вы, дорогой мой, и ходите со светящейся головой, на благоверного христианина вы не похожи. Скажем, вторую щеку не подставили бы. А?
— А вы, Бирс, много видели христиан, подставивших вторую щеку? — вступился Джованни. — Обычно попадаются те, кто, получив по одной, наоборот: колотят обидчика по обеим. По крайней мере так было в мое время.
— Нет, — подумав, ответил Аналитик, — я не христианин, но я уважаю Учителя. Считаю за честь быть с ним знакомым.
— Аллилуйя! — примирительно сказал несостоявшийся аббат, дурашливо перекрестился и медленно выцедил свою хрустальную рюмку.
Бирс промолчал и так же медленно выцедил свою. Аналитик посмотрел на своих новых собутыльников, смакующих жидкость с резким химическим запахом, еще мгновение посомневался и, решив, что раз уж он в Аду, то можно и расслабиться, одним глотком осушил свою емкость. Пока он, по русскому обычаю, запивал употребленную гадость водой и, обжегшись градусами, громко дышал широко открытым ртом, его собеседники довольно переглядывались и улыбались. По всему было видно, что негодяй, писающий лезвиями для бритья, мог в то же время не бояться цирроза печени. Что, на взгляд нашего героя, было достаточно интересным наблюдением.
— А почему вы перекрестились? — с любопытством спросил Аналитик Казанову, имея в виду неоднозначную репутацию покойного грешника.
— Привычка, — просто ответил тот, зажевывая выпитое чем-то, напоминающим вяленую ящерицу с количеством лап, явно превышающим число «четыре». — Католическое воспитание, псалтырь, мессы. Но уже в шестнадцать, когда я соблазнил свою первую женщину, у меня возникло серьезное подозрение, что даже при регулярных покаяниях и пожертвованиях мне суждено попасть именно сюда. Когда я это понял, то примирился с неизбежным и всю оставшуюся жизнь готовил себя к вечным мукам. Соответственно, и покаяниями я себя уже не утруждал.
— Ну и что, приготовили? — с добродушной иронией спросил Амброс, намекая на урологический характер мучений своего товарища.
— В некотором роде да, — с невозмутимым видом ответил тот, — во всяком случае, на Земле мне пришлось лечить штуки и похуже!
Бирс, которому тяжело досталось в прежней греховной жизни, но все же не пришлось давиться фаст-фудом, промолчал.
— Простите! — наконец обратился к Амбросу наш герой, впервые узнавший о легендарном авторе Словаря Дьявола не так давно, после того, как увидел одноименного персонажа в голливудском фильме — сражающегося с вампирами в мексиканской таверне. — А как вы все же погибли? Ведь это, наверное, самый удачный для любого писателя поворот событий: загадочно и навсегда исчезнуть. Тогда к его творчеству обращаются с особенным романтическим вниманием. После вас то же самое произошло с Экзюпери.
— Я не погиб, а просто умер! — хмуро ответил Амброс. — И давайте оставим эту тему.
— Дело в том, — разъяснил Казаноза, — что у нас здесь не принято спрашивать об обстоятельствах смерти или о причине попадания в Ад.
— Я-то как раз готов подробно рассказать, почему попал сюда! — возразил Бирс. — В двух словах: сюда я попал за то, что достаточно рано разочаровался в Боге. И потому что хоть наш Сатана и полная сволочь, но он все же, по моему убеждению, заслуживает гораздо большего уважения.
— И за что же? — в некоторой растерянности от услышанного богохульства спросил Аналитик.
— Потому что в отличие от Бога Принц Тьмы не лицемерит! — ответил Казанова вместо Амброса. — Потому что о Сатане всегда и везде можно сказать все, что угодно. Даже здесь, в Аду. И никакой кары не последует. Никогда не задумывались об этом?
