Погода с утра была удивительная. Зеленое солнце нежно прогревало еще прохладный чистый воздух водяной планеты по имени Рай. С высоты храма открывался во всех отношениях райский вид на беломраморные здания, яркую зелень и алые плащи караульных гвардейцев-ангелов. Птицы с воодушевлением надрывались, выражая свою радость новому дню и благодарность Господу за этот раз и навсегда заведенный порядок. Когда благовонный дым от истлевающего на раскаленных углях кебаба, смешиваясь с ароматом бесчисленных цветов, начал щекотать ноздри Основоположника и тот достиг высшей точки душевного расположения, его удовольствие было прервано грубым материалистическим вопросом:
— А ты хоть уверен, что Бог — не вегетарианец?
Вопрос был задан Миссионером, который еще две тысячи лет назад нередко позволял себе некошерных моллюсков и, что совсем уж цинично и непозволительно, тушенное в простокваше мясо. Миссионер не переносил идиотской, с его точки зрения, традиции переводить харчи и никогда не упускал возможности поиздеваться по этому поводу над жертвами предрассудков.
— Не богохульствуй! — возмутился Основоположник. — А то накликаешь на себя еще большие несчастья!
Миссионер, ходивший с испорченным настроением все время с момента известия о похищении дочери Вероники, сегодня был еще менее расположен терпеть нравоучения твердолобого пейзана. А потому, до начала более серьезного разговора, решил окончательно испортить тому благостное состояние.
— Ну ладно, ладно, воскуряй и дальше! Что у нас, действительно, лишней скотины не найдется? А вот ты мне лучше скажи: ты новую теорию Божественного происхождения слышал?
Основоположник презрительно и настороженно молчал, ожидая очередного подвоха. Тем временем Миссионер с удовольствием продолжал:
— Так вот! По этой теории Бог действительно есть, но он не един (Основоположник истово перекрестился и на всякий случай огляделся по сторонам). Богов, как и считали древние, много, и боги эти — порождения воли и душевной энергии коллективов людей. Своего рода банк взаимопомощи, куда все отдают столько самого себя, своей биоэнергии, сколько могут, и откуда получает или особенно слабый член сообщества, или само сообщество, когда ему приходится совсем туго в минуты кризисов, войн и природных несчастий. Подобный «банк» может пригодиться и в обратной ситуации: когда хочется сделать гадость другим — вспомнить тот же всемирный потоп или Содом с Гоморрою! Соответственно, сильнее тот коллективный Бог, в которого верит большее количество людей и верит сильнее. Сильному человеку, не верящему во всю эту муть, помощь этого коллективного Бога и не нужна: он может даже еще и другим ее предложить. А вот слабый человек, да еще и в трудную минуту, без такой веры может и погибнуть. А вот еще! Характер и поступки подобного местечкового Бога будут, разумеется, полностью отражать преобладающее поведение коллектива, который его создал. Взять хотя бы Египтянина и того, кого он для избранной нации придумал! Ну как, нравится?
Покрасневший от праведного гнева Основоположник уже был готов разразиться очередной косноязычной тирадой в плане того, что должно же быть хоть что-нибудь святое даже у бывшего карателя христиан, когда в жертвенном помещении раздался шум крыльев и появился Михаил. Оба иерарха обратили внимание на его хмурый вид и полную боевую экипировку и тут же прекратили препираться.
— Что? — с испугом вопросил постоянно ожидающий народной революции или дворцового переворота Основоположник. — Что случилось?
— Погром, вот что! — съязвил знающий эту его слабость старый некошерник Миссионер.
Михаил, не одобрявший излишнего цинизма даже в тесном кругу власть предержащих, неодобрительно покосился на ерничающего иерарха.
— По-моему, я знаю, где твоя дочь Вероника, Миссионер, — серьезно сказал он.
— Где? — севшим от волнения голосом спросил тот.
— Там же, где и водородная бомба!
Основоположник охнул и уронил на жертвенный огонь свою жреческую тиару. Та вспыхнула ярким огненным шаром. Миссионер медленно осел на мраморный пол. Судя по всему, иерархи кое-что знали об оружии массового поражения.
Дом, где администрация Ада отвела квартирку для проживания грешниц Мари и Джеки, был логическим продолжением уже известного принципа противоположности. То есть если при жизни учительница Мари и ее дочь больше всего боялись оказаться в построенном государством многоквартирном жилище, где проживают менее удачливые члены французского общества, то именно в подобном месте они и оказались после смерти. Их, если пользоваться американским жаргоном, project был огромным серым нагромождением бетонных конструкций, которое было большей частью забито наркоманами, дешевыми проститутками, бандитами и прочими отбросами процесса межрасовой интеграции. Здесь было грязно, темно, шумно и противно. Односпальная квартирка матери и дочки была чисто, но бедно обставлена мебелью конца 70-х, которую еще можно порой найти на земных свалках.
Мари из Лиона, измученная мыслями о дочери, тоской по любимому и недосягаемому мужчине и терзаниями по поводу предательской сделки с Египтянином, все же смогла наконец утонуть в милосердных объятиях сна. Почему-то, что уже давно не случалось, ей приснился ее жених — отец Джеки. Он был одет в парадную форму офицера французского флота, красивое лицо сменило привычную бледность подводника на здоровый загар. Они шли, взявшись за руки, по освещенной заходящим солнцем набережной к нему домой и обсуждали планы на, как тогда казалось, долгую и счастливую жизнь. Он нес завернутую в газету бутылку вина, а она, чтобы не портить его парадный вид, несла подаренные им цветы и полуметровый багет под мышкой. В этот вечер они должны были потерять последние остатки благоразумия и зачать Джеки. В какой-то момент, от избытка переполнявшей ее радости, Мари остановилась и, потянувшись еще угловатым девичьим телом, поцеловала его в губы. На его лице осталась темная помада, а на парадном кителе — цветочная пыльца. Багет с хрустом переломился пополам, но его не было жалко. Вокруг раздались одобрительные возгласы прохожих. Он нежно поцеловал ее в лоб теплыми губами. Мари проснулась и не сразу поняла, где она. Открыв глаза, она увидела любимое слепое лицо дочери.
— Это я поцеловала тебя, мама. Я разбудила тебя? Извини!
— Джеки! Ты дома! — Мари осторожно прижала ее к себе: по привычке она пыталась не причинить ей боль в местах с самыми темными синяками.
— Мама, не бойся: я сегодня там не была! И больше меня забирать не будут. Так сказал мужчина, отбивший меня у плохих людей, — Аналитик. От него пахло тобою, шампанским и кровью. Он — сильный и добрый волшебник. А еще он просил тебе передать, что никогда тебя не забудет. Ты его знаешь?
— Да, мое солнышко, я его знаю! — Ошарашенная этим потоком новостей Мари невольно начала плакать.
— Мамочка, ты плачешь? — почувствовала ее слезы Джеки. — Почему? Я тебя расстроила? Да? Ты ведь еще увидишь его, правда?
— Да, конечно, я его еще увижу.
— Жаль, что не увижу я. Он красивый?
