Понятное дело, что вконец запутавшиеся в этой непонятной им большой игре советские офицеры не всегда торопились выполнять преступные по сути приказы. Скажем, командир артполка Зекова майор Попов вечерком собрал комсостав и «строго наказал орудийных прицелов не сдавать». И ещё: «никаких увольнений на выходной. Всем быть в своих подразделениях круглые сутки». Тем не менее, как мы помним из воспоминаний командира батареи Зекова Николая Осокина, тот всё же выехал вечером 21 июня в Каунас и встретил войну (в начало которой – как и Сталин И.В. – Осокин сначала не поверил) в постели с соскучившейся за месяц супругой.
Мало того, Зеков подсказывает, что «с наступлением сумерек от границы в тыл потянулись колонны пехотных подразделений. Всё-таки стрелковые части начали отводить, а в лагерях оставались танкисты, сапёры, артиллеристы. Такой оборот дела, – справедливо замечает Зеков, – многих обеспокоил. Хорошо, если немцы отведут свою пехоту. А если нет? Тогда наши вспомогательные части останутся без пехотного прикрытия и могут стать лёгкой добычей агрессора в первый же день войны (прим. автора: именно так и произошло). В 21.00 командир полка распорядился завести тягачи и отбуксировать пушки в соседний лес. Боевым расчётам приказал быть при пушках (прим. автора: выходит, что уже в 21.00 21 июня артполк Зекова был приведён в состояние повышенной боеготовности!). В лагере оставался штаб, взводы управления, связи и другие» (там же).
Итак, пока пехоту для отвода глаз перебрасывали на пятьдесят километров в тыл, механизированные корпуса (и механизированные артполки) на всём протяжении западных границ СССР делали прямо противоположное – выдвигались ещё ближе к границе, выполняя описанный мною в книге «22 июня: никакой внезапности не было!» приказ «из леса в лес». Тот, напомню, был получен всеми фронтами 17–18 июня. Якобы «достигнутые дипломатами» договорённости никак не повлияли и на выдвижение к границе «глубинных» стрелковых корпусов. Движение это началось ещё 15 –18 июня и некоторые дивизии «второй линии» как раз и достигли приграничья вечером 21 июня. Об этом я подробно писал в другой работе цикла «Большая война», посвящённой так никогда и не объявленным миру планам советского руководства. Предлагаю в этой связи вновь обратиться к воспоминаниям В.С. Петрова, касающимся последнего предвоенного вечера: «По дороге со стороны Хотячева показалась колонна. Зыпылённые пехотинцы шагали бодро. У монастыря головная колонна затянула песню... Пехотинцы дорожили своим именем, об этом можно было судить по их выправке. Мы смотрели на мерно покачивающиеся шеренги» («Прошлое с нами», с. 77).
То, что одновременно с подходом к границе дивизий «второй линии», передовые части Киевского Особого военного округа (к тому времени превращённого в Юго-Западный фронт) демонстративно отводились «назад», свидетельствует тогдашний заместитель наркома обороны К.А. Мерецков. Что касается приграничных частей, то ещё в конце мая Мерецков, «взяв на себя инициативу», «сообщил командарму-5 генерал-майору танковых войск М.И. Потапову (прим. автора: 5-я армия КОВО являлась ярко выраженным ударным войсковым объединением), что пришлю своего помощника с приказом провести опытное учение по занятию укреплённого района частями армии, с тем чтобы после учения 5-я армия осталась в укреплённом районе» («На службе народу», с. 198). Конечно, «остаться в укреплённом районе» звучит вполне «оборонительно», но по сути может означать (и означало) прямо противоположное: «занять исходный рубеж для атаки». Важно подчеркнуть, что сам замнаркома не имел полномочий на отдачу такого приказа: командованию округа и армии потребовалась официальная бумага из Москвы. В начале июня вышеуказанные учения по «занятию укрепрайона» – то есть сосредоточение стрелковых соединений ударной армии Потапова «у пограничных столбов» состоялось. Командир 15-го стрелкового корпуса 5-й армии И.И. Федюнинский подтвердил сей факт в своих мемуарах: «Вернувшись в штаб корпуса (прим. автора: в начале июня 1941 года), я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М.И. Потапову. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий... вывести из лагерей в леса, поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. В этом случае войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу. Командарм, подумав, согласился» («На Востоке», с. 222). Но тот же К.А. Мерецков пишет, что как минимум некоторому количеству стрелковых соединений перед самой войной пришлось «поворачивать оглобли»: «Передвижение соединений из второго эшелона было разрешено, но по указанию Генштаба войскам КОВО пришлось оставить предполье и отойти назад» («На службе народу», с. 202). Судя по всему, то же самое собирались делать и на будущем Южном фронте – в Одесском военном округе, но в последнюю минуту почему-то решили, что на советско-румынской границе такой маскарад не нужен: «До рассмотрения сходной инициативы Одесского военного округа дело не дошло. В результате на практике войска этого округа были в канун войны, можно считать, в боевой готовности...» (там же).
Разумеется, демонстративный отвод от границы передовых стрелковых соединений приграничных округов был отмечен немцами. Дневник Гальдера за 23 июня 1941 года содержит следующую запись: «Командование группы армий «Север» считает даже, что такое решение (прим. автора: «об общем отходе») было принято противником ещё за четыре дня до нашего наступления» («Военный дневник», т. 3, с. 33). Интересно, что советский редактор гальдеровского «Дневника» – генерал-лейтенант Жилин – сопроводил эту запись следующим комментарием: «такого решения советское командование не принимало» (там же, с. 35). Что ж, может, именно такого решения – об «общем отходе» и за четыре дня до немецкого нападения – Сталин и его военные действительно не принимали. Но ведь приказ об отводе как минимум части стрелковых дивизий (или полков) передового эшелона действительно имел место. Возникает резонный вопрос: почему генерал-лейтенанту Жилину мучительно захотелось соврать?
Если верить И. Буничу, «неожиданная» директива о демонстративном снижении боеготовности в некоторых соединениях именно в период с 20 по 23 июня поступила из Генштаба в приграничные округа ещё 16 июня. О частичном отводе пехотных дивизий «первой линии» ясно свидетельствуют те, кто эти приказы отдавал и выполнял. Почему же выдающийся партийный историк Жилин не упомянул об этом ни единым словечком?.. Любопытно отметить, что начальник Генштаба сухопутных войск Рейха при этом не делает никаких комментариев по поводу загадочных «дипломатических договорённостей», о которых знал советский Генштаб и, соответственно, штабные офицеры советского ПрибОВО (уже к тому времени превратившегося в Северо-Западный фронт, который и противостоял упомянутой выше немецкой группе армий «Север»).
Это может означать две вещи: либо Гальдер ничего об этом не знал; либо знал, но сделал вид, что не ведал, даже делая запись в своём личном дневнике, поскольку загадочных «договорённостей» с германской стороны достигли совсем не дипломаты, уполномоченные на то фюрером и германским МИДом. То есть если кто-то где-то и вёл секретные, ни в каких исторических работах не упоминающиеся переговоры, то Гальдер о них ничего не слышал. А вот в штабе советского Прибалтийского Особого военного округа о них почему-то знали. И даже отдавали вполне конкретные приказы по демонстративному и, скажем так, «неискреннему», отводу войск от границы. Откуда-то пронюхали об этих тайных консультациях и ушлые американские газетчики. Причём сделали это 14 июня 1941 года – ещё до отданного нацистским руководством 15 июня тайного распоряжения о выбросе «дезы» по поводу вот-вот готовых начаться советско-германских переговоров и о якобы предстоящем приезде Сталина в Берлин (см. дневниковую запись Геббельса за 16 июня 1941 года, «The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 416). Чудеса, да и только...
