После прочтения следующего параграфа сразу становится понятным, почему советские историки избегали выносить Ноту на всеобщее обозрение: в ней говорится о сути вышеуказанных договоров, первый из которых, подписанный 23 августа 1939 года, обычно упоминается как Пакт Молотова – Риббентропа. Интересно, что немцы этот и последующий договор, подписанный 28 сентября 1939 года, называют «Московскими договорами» – по месту проведения переговоров и подписания соответствующих документов.
«Суть этих договоров, – говорится в Ноте, – заключалась в следующем:
1) в обоюдном обязательстве государств не нападать друг на друга и состоять в отношениях добрососедства;
2) в разграничении сфер интересов путем отказа германского Рейха от любого влияния в Финляндии, Латвии, Эстонии, Литве и Бессарабии, в то время как территория бывшего Польского государства до линии Нарев – Буг – Сан по желанию Советской России оставалась за ней».
Нота подчеркивает, что правительство Рейха «усмирило Польшу, а это значит, ценой немецкой крови способствовало достижению Советским Союзом наибольшего внешнеполитического успеха за время его существования. Это стало возможным лишь благодаря доброжелательной политике Германии по отношению к России и блестящим победам Вермахта». Таким образом, Гитлер признает, что таскал каштаны из огня для Сталина, но делал это без всякого восторга: ведь при этом он втравил Германию в войну с половиной мира, а потому про пролитую за советские интересы «немецкую кровь» не забыл… Попутно позволю себе выразить недоверие тем историкам, кто по-прежнему утверждает, что если бы СССР не ударил в спину Польше, то Гитлер захватил бы Западные Украину и Белоруссию и не отдал бы их Сталину. Сделать это довольно легко. Предлагаю, например, заглянуть в изданный еще в Советском Союзе сборник «Канун и начало войны» (составитель Л.А. Киршнер). На с. 158 упомянутого издания приводится текст срочной телеграммы Риббентропа германскому послу в Москве от 3 сентября 1939 года. В ней говорится буквально следующее: «Мы, безусловно, надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было условлено в Москве, входят в германскую сферу влияния. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на территориях, входящих в русскую сферу влияния. Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере влияния и, со своей стороны, оккупировала эту территорию. По нашим соображениям, это не только помогло бы нам, но также, в соответствии с московскими соглашениями, было бы и в советских интересах…»
Германское руководство, которому в течение 3 сентября 1939 года объявили войну Великобритания и Франция, вдруг почувствовало себя очень неуютно. И вполне резонно обратилось к новым советским партнерам – чтобы те поскорее хапнули свою долю Польского государства. Это автоматически сделало бы ведение войны с Германией еще менее заманчивым для союзников занятием, чем это казалось их правительствам утром 3 сентября – когда Гитлеру были вручены соответствующие ультиматумы об отводе германских войск с территории Польши. Текст телеграммы Риббентропа означал следующее: немцы буквально упрашивали СССР побыстрее выполнить свой «интернациональный долг» и присоединиться к заранее оговоренному бандитскому нападению на общего соседа. Запаниковавшие нацисты не без оснований надеялись, что Запад в таком случае объявит войну и Советскому Союзу, который, таким образом, окажется в одной лодке с нацистской Германией и станет ее союзником в новой Мировой войне, что называется, «по определению». Но не тут-то было!
Вот текст ответной телеграммы посла Шуленбурга от 5 сентября 1939 года (как видим, советские товарищи не торопились с реакцией на германские призывы): «Молотов… передал мне следующий ответ советского правительства: «Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов…» (там же, с. 159). Весьма откровенный документ! Совсем как в анекдоте про стоящих на холме старого и молодого быков! Сталин не без иронии дает понять немецким «партайгеноссен», что прекрасно понимает их опасения, но как-нибудь сам выберет наилучший момент для удара в спину полякам. Время для вручения соответствующей Ноты Советского правительства польскому послу в Москве наступило лишь 17 сентября – когда (словами этой советской Ноты) «выявилась внутренняя несостоятельность Польского государства», «Варшава перестала быть столицей Польши», «Польское государство и его правительство фактически перестали существовать» и «тем самым прекратили свое действие договора, заключеные между СССР и Польшей» (там же).
Надо отметить, что у недоверчивого Сталина все же существовали сомнения в том, что новые партнеры будут придерживаться недавно достигнутых договоренностей и отведут войска с уже захваченных территорий на демаркационную линию, оговоренную протоколами Пакта. У. Ширер цитирует соответствующую телеграмму посла Шеленбурга от 18 сентября, где тот описал суть последнего разговора с советским диктатором накануне вторжения Красной Армии в Польшу: «Ввиду присущей Сталину подозрительности, я был бы признателен, если бы меня уполномочили дать дальнейшие заверения подобного характера, дабы устранить его последние сомнения» («Взлет и падение III Рейха», с. 645). На следующий день Риббентроп телеграфировал: «…Соглашения, которые я подписал в Москве, будут, конечно, соблюдаться… Они рассматриваются нами как прочная основа для новых дружественных отношений между Германией и СССР» (там же).
А вот какой интересный факт приводит Александр Пронин в своей статье «Советско-польские события», ссылаясь на с. 99 книги М.И. Семиряги «Советско-германские договоренности»: «Германская сторона стремилась к совместным действиям с войсками Красной Армии с самого начала запланированной Гитлером военной кампании. В связи с этим М.И. Семиряга приводит следующую информацию. В конце августа 1939 г. в западную прессу просочились сведения о том, что в связи с обострившимися германо-польскими отношениями планируется отвод от западных советских границ войск численностью 200—300 тыс. человек. Такое сообщение вызвало в Берлине озабоченность, и 27 августа Шуленбургу была срочно отправлена телеграмма, в которой ему поручалось выяснить, «действительно ли от польской границы отводятся советские войска. Нельзя ли их вернуть, чтобы они максимально связали польские силы на востоке». Шуленбург, получив в наркомате иностранных дел СССР соответствующую информацию, сообщил: вскоре будет опубликовано заявление о том, что советские войска не собираются отходить от границы с Польшей. И в самом деле, 30 августа 1939 г. советское правительство официально заявило: «Ввиду обострения положения в восточных районах Европы и ввиду возможности всяких неожиданностей («неожиданность» – любимый сталинский эвфемизм, означающий грядущее «освобождение» соседей. – Прим. авт.), советское командование решило усилить численный состав гарнизонов западных границ СССР» (сборник «Сверхновая правда Виктора Суворова», с. 73). Еще один пример вполне конструктивного сотрудничества двух людоедских режимов: 17 сентября Сталин высказался против немецкого варианта совместного коммюнике, призванного оправдать советско-германское уничтожение Польши, поскольку в нем факты излагались «слишком откровенно». «Затем, – пишет У. Ширер, – он составил свой вариант – образец изощренности – и вынудил немцев согласиться с ним. В нем утверждалось, что общей целью Германии и России являлось «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни» («Взлет и падение III Рейха», с. 645).
