— Поймайте! Поймайте, если сумеете!
Гоготал, хихикал собственным безумным смешком, ибо он был наг, как в тот день, когда появился на свет, а возлюбленная его мертва, и ему нечего больше в этом мире терять. Да, он заблудился, как, возможно, заблуждался всегда, но ощущение свободы кружило голову. Он был пьян своей силой. Он кукарекал преследователям, язвил и дразнил их, пригибаясь, чтобы потом выскочить, показаться в неожиданном месте, упивался крепостью мускулов, выносливостью, которую приобрел в джунглях, где оставил все остальное.
Наконец он добежал до череды старых составов, запутанных и темных, где его встретила вонь сырого, ржавеющего металла. Оглянувшись раз через плечо прежде, чем ринуться в лабиринт, он увидел, что грибожители с Двораком во главе как раз добрались до последних надгробий в пятидесяти футах от него.
…но всего лишь взгляд, а затем он юркнул в боковую дверцу паровоза, оттуда на цыпочках прокрался в прохладную тьму вагона. Настороженная тишина. Как раз то, что ему сейчас нужно. Тишина и незаметность, чтобы выбраться на сравнительно безопасную улицу позади поездов. Его слух обострился, он расслышал, как они идут, как перешептываются между собой, рассеиваясь, чтобы обыскать купе.
Подобно пауку, Дарден двигался, лишь когда двигались они, тенью преследовал их, не показываясь сам, то подходил к ним совсем близко, то ускользал с ловкостью, которой сам в себе не подозревал, и все глубже забирался в стальные джунгли. Рельсы. Вагоны-рестораны. Расколовшиеся от возраста топки, — там он прятался, забираясь в самые потаенные недра паровозов, чтобы вылезти, когда опасность минет.
Решаясь отвести взгляд от своих преследователей, Дарден видел впереди черноту стены и красные отсветы костров за ней. Между ним и стеной — два ряда вагонов. Через зияющую дыру он забрался в очередной вагон-ресторан…
…как раз, когда облеченный в тени Дворак вошел в него с противоположного конца. Дарден взвесил, не выбраться ли ему, пятясь, из вагона, но нет: Дворак его услышит. Поэтому он только пригнулся за перевернутым столом с прибитой к нему подставкой для солонки и перечницы.
Шаги Дворака приблизились, сопровождаемые хриплым дыханием и перезвоном ножей под пальто. Достанет одного крика карлика, и грибожители найдут свою жертву.
Дворак остановился перед перевернутым столом. Дарден даже уловил его запах: затхлость грибожителей, острый привкус ила с Моли.
Прыгнув, Дарден шлепнул левой рукой карлика по лицу, зажимая ему рот, развернул его, когда тот сдавленно хрюкнул, и сцепился с ним за нож. Дворак разжал челюсти, чтобы укусить Дардена, а тот затолкал ему в рот кулак, подавившись собственным криком, когда зубы вонзились в сухожилие. Теперь Дворак не мог издать ни звука и отчаянно пытался выплюнуть кулак. Дарден не давал ему это сделать. Нож водорослью извернулся вдоль бока карлика в ключицу Дардена и скользнул снова вниз. Карлик барахтался, стараясь вырваться из хватки Дардена, повернуться к врагу лицом. Дарден же, напрягая мышцы, коленями зажал ноги Дворака. И сумел удержать его посередине вагона. Если они ударятся о стены, это будет равнозначно крику о помощи. Но клинок слишком близко подбирался к горлу Дардена. Поэтому он размозжил руку карлика о перегородку, и вслед за звуком в голове Дардена эхом пронеслось, что вот теперь грибожители их точно услышат. Но никто не пришел, когда нож выпал из руки Дворака. Карлик попытался выхватить из-под пальто новый, но Дарден успел первым. И пока Дворак доставал другое оружие, клинок Дардена уже глубоко погрузился ему в горло.
Дарден почувствовал, как тело карлика выгнулось, потом обмякло, челюсти на кулаке разжались, и по державшей нож руке потекла густая теплая жидкость.
Подхватив падающее тело, Дарден осторожно опустил его на пол, в окровавленной руке пульсировала боль, но он успел увидеть глаза Дворака, пока карлика покидала жизнь. В зеленоватом свете луны татуировка расплылась, красные кружки городов провалились ранами, дороги и реки заскользили вниз, превращаясь просто в перекрещение линий. Перед куртки залила темная кровь.
В силу привычки Дарден пробормотал вполголоса молитву, ведь какая-то его часть (та самая, которая смеялась, глядя, как последователи святого Солона укладывают в гробики воробьев), твердила, что смерть явление ничем не примечательное, ничем не выдающееся и в конечном итоге не имеющее значения, ведь случается каждый день и повсюду. В отличие от джунглей… Отрубленная рука Нипенты! Тут не было потери памяти, не было забытья. Только тело за спиной, только эхо в ушах, память о голосе матери, когда в ее горле клокотал похоронный марш, траурный покров, сшитый из музыки и слов. Как ему испытывать ненависть? Никак. Он чувствовал только опустошение.
Новообретенным сверхъестественным слухом он различил движение грибожителей неподалеку и, опустив голову Дворака на холодный металл, вышел из купе — тень на фоне более глубоких теней разбитых и гниющих колес.
Теперь Дардену было совсем просто проскальзывать между путями, укрываться в купе, ведь грибожители не способны его заметить. Два ряда вагонов между ним и улицей превратились в один, и вот он уже у самой стены. Через нее он лез мучительно, шероховатый камень царапал и резал ладони и ступни. Взобравшись на гребень, он перекинул ноги и соскользнул на другую сторону.
О, заветный бульвар за стеной! Но теперь Дарден задался вопросом, не вернуться ли на кладбище, чтобы спрятаться там. По всему бульвару были расставлены строительные леса, а с них свисали, покачиваясь, обмякшие и похожие на тряпичных кукол мужчины и женщины. Растерзанные тряпичные куклы: мясо вырвано из задниц и спин, груди и паха, и под зеленью луны красное обращается в черное. Безжизненно смотрят глаза. Резкий ветер несет вонь кишок.
Собаки кусали ступни и ноги трупов, висящих так тесно, что, пробираясь между ними и прислушиваясь к шарканью грибожителей за спиной, Дардену приходилось пригибаться и раздвигать конечности мертвецов. Кровь капала ему на плечи, он дышал с присвистом и держался за бок, точно там что-то ныло, хотя боль ему причинял вид тел. Осознав, что на шее у него собственная петля, он стащил ее через голову так быстро, что она затянулась на лбу, оставив по себе красный след.
Мимо висящих тел и горящих зданий, подожженных моторных повозок, чтобы увидеть… гимнасты на ходулях несут отрубленные головы, которые бросают в поджидающую толпу, а та играет ими в лапту… мужчина с распоротым животом, из которого внутренности извергаются в водосток, а мучители все продолжают колоть его и рубить, а он хватает их за ноги… женщину прижали к кирпичной стене десять человек и держат ее, насилуя и нанося колотые раны… фонтан закупорен раздувшимися телами, вода стала черно-красной от крови… костры, возле которых штабелями сложены для сжигания трупы… обезглавленные мужчина и женщина еще обнимают друг друга по колено в наползающем мутном тумане… нечеловеческие вопли, привкус крови в воздухе, запах гари и паленого мяса… всадницы, на деревянных конях скачут по телам мертвецов, в их глазах все еще не видно зрачков, сплошные белки, так что они, возможно, не ведают про ужасы ночи.
О, если бы он только смог вырвать себе глаза из глазниц! Он не желал видеть, но не видеть не мог, если только хотел остаться в живых. В сравнении с этой резней убийство Дворака становилось истинным милосердием. Желчь поднялась у него к горлу, и, больной от горя и ужаса, он сблевал на колесо брошенного кабриолета. Когда тошнота отпустила, он огляделся по сторонам и нашел знакомую примету, а затем, пересекая переулки и карабкаясь по крышам тесно стоящих одноэтажных домов, выбрался к своему постоялому двору.
