Юла Марианна. Победа безумия над виной. «Фрэнкрайт и Льюден».
(…при свете луны, со сладким, сладким томлением я направлюсь к реке Моль. Через переплетение ветвей и ярких от луны листьев я ползу к реке. Уже я ощущаю ее безумный от ила запах, уже я слышу ее булькающий рев. Наконец под моими щупальцами — глина речного берега, твердая, но податливая, и трава больше не режет мне руки. На мгновение я застываю на берегу, глядя, как в черной воде отражаются облака, и просто наблюдаю за медленным потоком, за тем, как подрагивает и течет вода… Я вспоминаю мать, отца, кальмаровые фермы моей юности, огромную тихую библиотеку…)
Юх Крэтпутт. Как удержать внимание читателя до самого конца. «Фрэнкрайт и Льюден».
Ююм Верьенд. Удовлетворительный финал: прозрения при трансформации в кальмара. «Фрэнкрайт и Льюден».
(…потом, когда мне освещают путь пульсирующие огни моих родичей-кальмаров, я даю себе крещение водой, позволяю ей утянуть меня в ил, в гниющие листья, и мои легкие наполняются сутью жизни, моя мантия раздувается, мой третий глаз уже обшаривает темноту, наполняя ее сиянием. Вода пахнет сотнями чудесных вещей. Я, как перо, легок в ее объятьях. Мне хочется плакать от радости. Медленно-медленно я направляюсь к моим братьям и сестрам. Безразличный к упрекам, скрываюсь с глаз санитаров и докторов и снова возвращаюсь туда, где мне предназначено быть…)
Похвальные отзывы о предыдущем произведении мистера Мэндока.
«Спасибо, что послали нам ваш новый буклет»
Реймонд Вернес, соавтор «Тактики ночной охоты королевского кальмара»
«Иллюстрации поистине замечательные!»
Вивьен Прайс Роджерс, автор сериала «Кальмар-Мучитель»
«Брошюра лишила меня дара речи»
Дж. П. Холм, автор «Чудовища и тайны реки Моль»
«Благодарю вас за последний том, подтверждающий многие из моих собственных теорий»
Кристофер Хид, автор «Шарлатанство кальмаролога разоблачено».
ИСТОРИЯ СЕМЬИ ХОЭГБОТТОН
Записанная Оремом Хоэгботтоном
Девять душ нас было в старом городе. Теперь остались только двое: я и мой брат Майон. Наши отец и мать знали, что значит иметь родину, но дожили до того дня, когда ее отнял у них Халиф. Когда-то мы были единым народом, жившим в Якуде, широкой, протяженной долине, по которой бежала река Долквин. Это была холмистая местность, и мои предки ничего так не любили, как скакать по лесам на наших крепких лошадях. До того, как мы заселили долину, мы пришли из земли на западе, где некоторое время были под рукой могучей империи, гораздо большей, чем у Халифа. Кое-кто из стариков даже шептал слово «Сафнат». Еще мы славились коврами и сложными, длившимися много недель церемониями, в ходе которых мы прощались с нашими умершими. Но ко времени моего рождения армии Халифа изгнали нас из наших домов, и мы стали беженцами. Сперва мы потеряли нашу долину. Потом мы потеряли лошадей, павших от холода и льда, когда мы ушли на север, чтобы избежать смерти от рук Халифа. Когда мы вступили в восточные земли, мы потеряли само наше имя: название народа «Хюггбоуттен» превратилось в фамилию «Хоэгботтон», потому что последняя не так похожа на имена наших отдаленных родичей, воинственных харагк.
В этой рукописи я попытался рассказать, какова была наша повседневная жизнь и как мы выжили и добились процветания.
Ранние дни
Мы с моими братьями и сестрами выросли в городе Урльскиндер, к югу от земель скаму, но далеко к северу от Морроу. Урльскиндер лежал на южном берегу реки Гиберния, на территории, которую Халифская империя считала своей, но лишь изредка посылала туда сборщиков податей или великих визирей. Город стоял на бескрайней равнине, где некуда было укрыться от холодных, дующих с реки ветров.
Наш дом стоял на улочке, тянувшейся от самой Гибернии до рыночной площади и переходившей затем в торговый тракт на более крупный город Орша, в семнадцати милях к югу. Когда в доме появлялись деньги, отец пристраивал новые комнаты. За домом мы разбили очень большой сад, а перед ним — маленький с двумя вишнями.
Мне неизвестно, сколько людей жило в Урльскиндере, но знаю, что у нас была одна большая церковь, а вокруг нее — еще пять построек поменьше, все они были отданы под самый северный аванпост труффидианской веры. Еще в городе было десять лавок, где покупали продукты и иногда товары, двести пятьдесят домов и три школы. Повсюду, даже когда шел все заглушающий и чинивший столько трудностей снег, мы слышали, как перед закатом ученики читают вслух священные тексты.
Большинство наших людей были тогда работниками; очень мало кто выбился в купцы, хотя со временем мы укрепились в этом деле. Остальные ткали молитвенные коврики, платки, рубахи и занавеси. Кое-кто умел писать иконы, которые труффидиане вешали у себя в церкви и часто продавали на юг, в земли с большим числом верующих. Еще несколько человек научились выводить священные слова, которыми полагалось иконы надписывать.
Самыми лучшими ткачами были ремесленники, умевшие вплетать 60, 70 или даже 80 нитей на дюйм материала. Эти искусники были взысканы богатыми покупателями и всегда заняты. Все, что бы они ни производили, покупалось. На рынке часто появлялись купцы из дальних стран, их морские галеры стояли на якоре у причалов на Гибернии, а длинные речные суда уже не были в диковину.
В нашем доме было пять, а потом шесть ткацких станков. Все взрослые ткали, отец даже нанимал девушек, чтобы они работали с нами, но наша семья не принадлежала к тем, у кого работа была постоянной. На пряжу была установленная цена, и каждая лавка с готовностью брала ее в обмен на товары, но когда мы вкладывали тяжелый труд, сами пряли нити и шили молитвенные платки, мало кто соглашался их покупать. Для нас они ничем от других не отличались, но люди знали, что мы не труффидиане.
Когда я стал старше, то понял, что наш отец болен. Он не мог работать. Летом он сидел в малом саду и пытался перевести дух. Зимой он не выходил из дома. Самым заветным его желанием было увидеть, как один из его детей отказывается от старых обычаев и становится сведущим в науке труффидианских священников, дабы помогать своей семье. Из-за этих старых обычаев, больше связанных с небом и землей, нежели с идеей Бога, все видели, что мы не такие, как они. Но (и это было нам в обиду) священники охотно брали с моего отца деньги за свои наставления. Я знаю, это его огорчало, потому что еды в доме всегда не хватало. Дух бедности царил в нашей семье. Иногда меня посылали в соседний квартал, в странноприимный дом для бедных, и там я ел «дни». (Предполагалось, что каждый день на неделе меня будут кормить в доме другой богатой семьи. Таков был обычай, чтобы ученики, которые обычно были бедными, каждый день получали хороший обед.) Но часто никто не брал меня на «дни», и я ходил голодный. Мне было стыдно в этом признаться, и я часто голодал. Несколько раз, надеясь получить какую-нибудь замороженную рыбку, я побирался у нечастых скаму, подобно призракам бродившим вокруг города, но они были опасливы и исчезали в снегах прежде, чем я успевал к ним обратиться.
