Мой отец был сведущим в старых обычаях и читал из поблекших молитвенных книг каждый день после полудня, хотя ему приходилось быть осторожным и убирать книги, когда совершали обходы труффидиане. Часто он просыпался среди ночи, читал книги и стонал. Когда я спросил его, почему он стонет, он ответил, что таково его бремя, иными словами, что с тех пор как нашу родину захватил Халиф и мы рассеялись по всему миру, его душа не может обрести покоя.
Отец был мудрым человеком. Люди приходили к нему и просили уладить их споры. Тогда он выносил приговор во благо всем, хотя в тяжелые времена мать сердилась, что он отказывается от платы за эти услуги. Еще он умел говорить на языке скаму и поэтому помогал охотникам договариваться о правах на пользование угодьями. За эту службу он плату принимал.
Оглядываясь назад, я вижу, что мы, дети, жили в согласии друг с другом, пока нас не развела судьба. У нас была определенная дисциплина, потому что мы старались не говорить о болезни отца. Мы очень почитали родителей и особо любили мать, которая постоянно о нас заботилась. Она варила и пекла и всегда была занята, никогда не отдыхала.
Я помню безмятежную атмосферу запрещенных священных дней, когда мы распахивали окна, и тех соседей, кто решался приходить к нам и петь от всего сердца и с удовольствием. (Мы всегда посылали мальчика в укромное место на крыше, чтобы он предупреждал нас, если появятся священники.) После обеда отец уходил в свою комнату отдохнуть, а мать читала нескольким женщинам потрепанные молитвенные книги. Наш родной язык уже начал забываться, потому что так мало молодых умело или хотело на нем читать. В своем бунте против старших они принимали все, что приносили труффидиане.
Еще по ночам у очага мать рассказывала нам истории про старую землю, особенно про смелые набеги верхом на наших врагов. Я знал, что легенды о нашем сопротивлении Халифу не могут быть до конца правдивы, иначе нас не изгнали бы из Якуды, но мне нравилось их слушать. До того, как наш народ изгнали, моя мать славилась своими хлебами и умением объезжать лошадей. На нашей новой родине не было спроса на такие таланты.
Наш отец умер 48 лет от роду, в год 7590 по нашему летоисчислению. В то время мой старший брат был в Кретчкене, поселке возле Замилона, где жил со своей женой и ребенком. Поэтому дома я оставался за старшего, так как мой брат Майон был еще моложе. Я стал главой семьи. (Я оставил мое изучение труффидианской веры, хотя и не скучал по занятиям.) В книгах местной управы значится, что мои братья Майон и Бестрилл были близнецами. По закону, один из младших сыновей должен был отправиться служить в армии Халифа, и эта участь выпала Майону. Но Бестрилл считал, что от Майона нашей семье будет больше пользы, поэтому сам вызвался пойти в армию. Бестрилл погиб в битве против армии Мечтателя Джонса, в месте под названием Фраан. Мы об этом узнали из письма от одного его товарища: Бестрилл поехал на битву, его полк бросили прямо на пушки. Я рад, что мой отец умер до того, как про это узнал. Когда Бестрилл погиб, на его место призвали Майона. Это разбило нашей матери сердце.
Наша жизнь меняется
Вскоре после того, как умер наш отец и я стал главой семьи, благотворители из Орши попытались облегчить нищету работников в Урльскиндере, построив большой дом для общинного ткачества. Управлять работниками приехал человек из Морроу. Его звали Фредерик Олскомб, и он был агентом уважаемой компании «Фрэнкрайт и Льюден». Он поднял зарплаты и платил нам монетами, а не бумажками, за которые можно было получать продукты в лавках. Чтобы семья могла выжить в бедности, ей нужно было от двух до четырех селов в неделю, он же давал от шести до семи.
На фабрике нужен был аппертурщик, и наняли меня, потому что я знал, как это делать, так как подготавливал узоры для тканья молитвенных платков. Не помню, чтобы мой отец когда-либо ткал, но он подготавливал нити, и этому я у него научился. (Он был крупным мужчиной, и хотя в последние ходы исхудал, руки у него всегда были проворными и гибкими.) Вскоре я придумал более быстрый способ подготавливать узоры, и Олскомб увеличил мне плату. Еще он нанял других наших родственников, чтобы они тоже на него работали. Мы выбросили наши станки, и моей матери приходилось только готовить нам еду. О нас заговорили в городе: что мы покупаем хлеб в булочной и мясо едим каждый день, а не только по праздникам. Для меня всего важнее было уважение между мною и Олскомбом. Когда он по утрам выходил из конторы осмотреть зал, где ткали, он всегда несколько минут со мной разговаривал. Однако, когда ему сказали, что я не труффидианин, то стал делать вид, будто меня не знает.
В то время все жители города, особенно молодежь, охотно слушали бунтарей и разных проповедников. Были такие, кто хотел собрать армию и сражаться с Халифом. Были такие, кто призывал к священной войне с Морроу. Третьи требовали, чтобы мэр сделал труффидианство официальной религией всего края. Все были против Халифа, но по большей части лишь на словах. Мы же знали, что рано или поздно шпионы Халифа сделают так, чтобы исчезли те, кто говорил слишком громко. Так и случилось: мужчин и женщин забирали из их домов, и больше их никто не видел. Ходили слухи, что в тюрьмах Халифа пение нашего народа становилось все громче.
В тот год зима выдалась лютая, и из-за нее и общего беспокойства в городе плату мы получили меньшую. Некоторых, включая меня, уволили. Когда дела пошли еще хуже, многие захотели переселиться в Морроу. Путь до Морроу был неблизкий и требовал больших денег. Я скопил уже достаточно и, когда Майон сбежал из армии, дал ему денег, чтобы добраться до Морроу, где уговорился встретиться с ним позднее. Времени на это потребовалось больше, чем я думал, но я туда все же приехал.
Жизнь в Морроу
В Морроу обычно было не так холодно, как в Урльскиндере, а его темные зеленые леса напоминали мне легенды, которые рассказывала про старую родину наша мать. Мы уже слышали, что таким, как мы, изгнанным из своих земель, крайне трудно получить работу ткача в Морроу. Поэтому я начал учиться шить плащи. Мой брат Майон был практичнее меня и, что важно, крепче сложением: армия его закалила. Майон работал клерком во «Фрэнкрайт и Льюден», и мы надеялись скопить достаточно, чтобы перевезти сюда всю нашу семью. Но не прожили мы в Морроу и нескольких месяцев, как положение и здесь ухудшилось. Временами агенты «Фрэнкрайт и Льюден» видели в наших людях конкурентов и открыто нападали на нас посреди улицы. Для Майона не стало больше работы, и он присоединился ко мне в изготовлении плащей, а еще стал брать мелкие поручения и работать посыльным. Тем не менее мы продолжали передавать деньги домой.
В то время на главной площади Морроу открылась контора. Ее создали некоторые наши соотечественники, дабы помочь изгнанникам расселиться дальше к югу, чтобы им не приходилось всем жить в Морроу. Майон пошел в ту контору, и ему посоветовали отправиться в Никею. Там он найдет работу или сможет ходить коробейником по «округе». Мы решили, что он поедет в Никею и что я, возможно, последую за ним позже.
В Никее мой брат Майон ездил на телеге и забирался на многие мили от города. Там он продавал фермерам разные полезные вещи, которые брал в кредит в Никее и хотел продать за деньги. Но поскольку положение у всех было тяжелое, бравшие его товары фермеры платили ему маслом, яйцами и курами.
