Генрих между тем все говорил:
— У нас тоже жарко было, но не так, как у тебя, потери — треть личного состава. Много раненых, они, кстати, здесь лежат, на первом этаже. Из твоего взвода тоже кое-кто… А нас с тобой сюда поместили — считается, что это офицерская палата, с особыми удобствами.
Он улыбнулся, Макс тоже — удобства явно особые: голые желтовато-зеленые стены, тощий полосатый матрас на скрипучей, продавленной сетке и серое белье. Хорошо, что форточка открыта — не так противно пахнет. Точнее, не воняет — запахами страданий и смерти…
Палата была рассчитана на четырех человек, но две соседние кровати в данный момент пустовали — очевидно, их хозяева пошли на перевязку или просто вышли покурить. Макс подумал: «Надо бы тоже поболтать с ними, выведать кое-что… Информация лишней никогда не бывает».
Он облизнул сухие губы — ужасно хотелось пить, а еще — курить. Генрих заметил, спросил:
— Хочешь попить?
Макс кивнул. Генрих слез с кровати, прямо в носках протопал к металлическому баку в коридоре, зачерпнул металлической кружкой воду, принес. Макс выпил до дна. Генрих сходил еще раз. Наконец Макс утолил жажду и почувствовал себя немного легче. Теперь бы еще покурить …
Он точно знал, что у него (вернее, у Петера Штауфа) имеются сигареты — остались в брюках, но где они сейчас? И вообще — где все его вещи? Он лежал на кровати в одном нижнем белье. Придется, видимо, подождать, пока принесут форму. В самом деле, не может же офицер вермахта разгуливать по госпиталю в одних кальсонах? Неприлично как-то…
* * *
Через полчаса пришел доктор Миллер. Все такой же аккуратный, внимательный и строгий. Он осмотрел Макса и приступил к расспросам.
На большинство из них Макс отвечал одинаково — не помню. Упорно (и, кажется, успешно) имитировал амнезию. Доктор кивал — все правильно, диагноз подтверждается. Макс, в свою очередь, старался узнать для себя что-нибудь важное и полезное.
Из расспросов выяснялось, что его зовут Петер Штауф (он и так догадался), служил лейтенантом в 342-й дивизии вермахта, командует первым взводом в первом же батальоне 698-го пехотного полка. Дивизия входит в 46-й танковый корпус, который сейчас подчиняется 9-й армии генерал-полковника Моделя. На календаре — 15 июня 1942-го. Уже почти год, как идет русская кампания…
342-я пехотная дивизия занимает оборону недалеко от районного центра Карманово, под Гжатском, прикрывает правый фланг Ржевско-Вяземского выступа. За этот кусок Смоленской земли уже многие месяцы идет упорная борьба. Русские то наступают, то отходят, то пытаются взять 9-ю армию в клещи и разгромить по частям.
Пару раз прорывались клиньями в глубокий тыл, но каждый раз положение удавалось восстановить. Потери в германских частях были огромные, пополнение не успевало прибывать. В некоторых ротах осталось по пятьдесят-шестьдесят человек — вместо списочных ста восьмидесяти…
Большевики атаковали целыми армиями, с сотнями танков и самоходок, но германские дивизии, по словам Миллера, твердо держали удар, а иногда даже переходили в контрнаступление. После каждого такого боя его госпиталь под завязку заполнялся ранеными, на краю сада уже выросло целое немецкое кладбище. И постоянно пополнялось. Однако большие потери имелись и у Красной Армии…
Четыре месяца назад, в феврале и марте, бои были особенно тяжелыми. Большевики бросили в прорыв сразу три свои армии, да еще несколько танковых корпусов, ситуация накалилась. На некоторых участках фронта мясорубка была такой, что убитых (как с той, так и с другой стороны) не успевали хоронить, трупы лежали в несколько слоев. А весной, когда снег сошел, на полях невыносимо завоняло. И до сих пор пахнет так, что ближе чем на несколько километров к линии фронта не подойдешь…
Но несмотря на страшные потери Ржевский плацдарм еще оставался за вермахтом. Сейчас наступило временное затишье, уставшие за зиму и весну большевики тоже, похоже, отдыхали и набирались сил. Или готовились к новому наступлению. Иногда они предпринимали попытки прорвать оборону в том или ином месте, но эти атаки, как правило, ничем не заканчивались. Свидетелем одной из таких попыток и стал позавчера лейтенант Петер Штауф.
А сегодня сильно поредевшие немецкие батальоны приводили себя в порядок, отправляли в тыл раненых и ждали очередного пополнения. Но, по едкому замечанию доктора, вряд ли оно прибудет. Говорят, что на юге России, под Харьковом, началось новое грандиозное наступление и туда якобы кинули все имеющиеся силы. Так что придется отбиваться самим, с тем, что еще осталось…
Макс внимательно слушал и пытался понять, как ему вылезти из данной ситуации. Ясно было, что он влип по самое не балуй, но надо как-то и выбираться! И не сидеть же сложа руки. Плыть по течению — не его жизненная позиция, он привык сам управлять своей судьбой.
Пока же, чтобы выиграть время, он успешно играл роль человека, потерявшего память. Переспрашивал, уточнял, старательно морщил лоб, пытаясь якобы что-то вспомнить. Старик Станиславский был бы им доволен… Миллер терпеливо объяснял, растолковывал, иногда его рассказ дополнял Генрих Ремер — теми подробностями, которые доктор знать не мог.
Макс скоро выяснил все, что Петер Штауф с отличием закончил пехотное училище в Потсдаме, прошел, как полагается, все армейские ступени — от фаненюнкера до оберфенриха. Лейтенанта получил всего год назад, на фронте. Считался в полку образцовым молодым офицером, даже ходил у начальства в любимчиках. Сослуживцы его ценили, солдаты уважали. В общем, карьерные перспективы были самые радужные. Вот только служить в вермахте Максу совсем не хотелось. В отличие от настоящего лейтенанта Штауфа…
Когда доктор завел речь о семье, то он снова старательно наморщил лоб — извините, доктор, ничего не помню. Миллер вздохнул и достал из кармана знакомый медальон. Макс открыл его: фотография была четкой, новой, очевидно, сделанной совсем недавно.
— Кто это? — спросил Миллер.
— Не знаю, — пожал плечами Макс.
— Это ваша жена Эльза и дочь Марта, — тихо произнес доктор.
Макс долго смотрел на фотографию, потом сказал:
— Извините, господин доктор, не могу вспомнить. Мелькает что-то такое в памяти, но что именно…
Миллер огорченно покачал головой:
— У вас серьезная потеря памяти, это плохо. Положение даже хуже, чем ожидалось. Ладно, отдыхайте, я решу, как вам помочь.
Вскоре дежурный санитар принес в палату завтрак — куски серого хлеба с маргарином, вареные яйца, эрзац-кофе в металлических кружках. Макс без всякого аппетита проглотил еду, выпил кофейный напиток (ужасная гадость, если правду сказать) и попытался встать, но не вышло — перед глазами все закружилось. Сделал еще попытку, и с помощью Генриха она удалась. Держась за стены, прошаркал к окну, сел на широкий, низкий подоконник, выглянул в сад.
Яблони подходили к самому дому, их ветви упирались в стены. Макс распахнул створки окна пошире, высунулся почти весь — подышать свежим воздухом. Он так и не смог привыкнуть к едкому запаху, стоявшему в госпитале…
