Селиван остановил машину. Сапёры посыпались из салона, как горох, разворачиваясь в цепь для атаки. Крановщик, пропуская ступени, попытался с максимальной скоростью покинуть рабочее место. Замызганные такелажники, стоявшие на крыше контейнера, задёргались, будто под их ногами вдруг раскалилась сковорода, и тоже устремились прочь. Гроздь крючьев, так и не зацепленных за ушки контейнера, качалась прямо на фоне багрового солнечного диска, как скелет хищной лапы.
А по причалу навстречу Селивану бежал Юра. Он не был напуган, скорее удивлён и встревожен. Джанкер на плече охотника мигнул готовностью.
– Уберите оружие! – крикнул мальчишка с интонацией воспитателя детского сада, говорящего детям не лезть в сугробы. – Он же проснётся, вы что, не понимаете?
Черепановцы не прореагировали, лишь расползлись более широкой дугой, чтобы Селиван и Юра не загораживали им контейнер.
Охотник смотрел на мальчишку, опять, опять абсолютно не понимая, кто же перед ним.
– Ты куда собрался, Юра?
Мальчишка неуверенно улыбнулся:
– В Тунгусский архипелаг. Я там купил остров, буду строить лабораторию.
Ах, Юра Костромынцев, Серый Волк, тёмная душа, лучше бы тебе выдумать историю попроще.
Неверно истолковав выражение лица Селивана, мальчишка заторопился, затараторил:
– Всё по закону, честное слово! По лицензии, буква в букву. Я… Я просто боялся, что вы все… не дадите мне… помешаете… Я бы известил вас – чуть позже. Магистраль свободна, можно двигаться к Иркутску. Да уберите же оружие, чёрт вас побери!
Смекалистый малец, ушлый. Двухслойный. С самого начала претендовал совсем не на обгорелые ошмётки. Работоспособное, накачанное энергией под крышечку, укомплектованное полным боезапасом чудовище, убаюканное паролями и кодами, признало в нём хозяина. Паролями, Юра, которые если где и могли сохраниться, то под красной звездой Костромской Коммуны, в резервных военных бункерах Ярославля и Сергиева Посада, но не здесь, не у нас, не в сибирской глуши. Откуда же ты явился к нам – и куда собрался, Юра? Твой ответ не принят.
– Отойди в сторону, – приказал Селиван мальчишке.
Внутри контейнера что-то изменилось. Уютная геометрия мягкой мебели исчезла, и сквозь тёмное стекло глянуло что-то острое, угловатое, чужое.
– Не имеете права, – почти без голоса прошептал мальчишка, широко расставив руки. – Что ж вы сами как волки-то?! Это не враг, это просто устройство, это технология, которой мы больше никогда не достигнем, если сейчас разрушим. Надо только разобраться, и мы изменим…
Железно-стеклянный скрежет разорвал вечернюю тишину. Острый стальной плуг, словно акулий плавник, распорол крышу контейнера, и слившийся в единое целое «волк» начал выбираться наружу.
– В сторону, – мёртвым голосом сказал Селиван.
Шагнул в сторону, и Юра повторил его шаг.
– Нет! – мальчишка побелел как снег.
Девять трассирующих жгутов оплели металлический корпус «волка», почти вылезшего на крышу. Он огрызнулся двумя залпами, и трое сапёров рухнули замертво.
– Джанкер! – закричал Черепанов.
А дурак, бестолковый дурак Юра Стромынцев расставил ноги и руки, словно играл в забытую игру баскетбол, и снова закрыл собой «волка».
И Селиван выстрелил. Беззвучный и невидимый импульс широким пучком вырвался из трубы джанкера. «Волк» – страшная кривоплечая человекоподобная фигура, раскорячившаяся на крыше контейнера, удивлённо повела стволами смертоносных орудий – и развалилась на части.
А Юра оглянулся через плечо и снова посмотрел на Селивана. В глазах его плыла радужная муть, по лицу пробежала странная, половинчатая улыбка.
– Нельзязя, – произнёс он медленно, – джны мир. Жны змнить мир. Жны.
И, не сгибаясь, как картонный трафарет, упал лицом вперёд.
Сапёры вовсю добивали обломки «волков», расстреливая в упор, забрасывая термогранатами, не выпуская с причала.
Селиван переступил через тело мальчишки и снова поднял джанкер. Он медленно шёл по закопчённому причалу, внимательно выглядывая мельчайшие клочки поверженного противника. Ловил в прицел джанкера, спускал курок.
Контрольный. Контрольный. Контрольный.
07
Иногда в доме становится тревожно и неуютно, тогда я через холм иду к северному заливу. Тёмная рифлёная гладь Енисейского моря испещрена островками и островочками Тунгусского архипелага. На вершине всегда ветрено, но это чистый ветер, он пахнет талым снегом и морской солью. Конечно, снегом – больше. Где-то на бесконечно-далёком Севере ледяные торосы заново замёрзшей Арктики закупорили устья рек, но новорожденные сибирские моря пока пресны.
Спускаюсь к лагуне, туда, где автомобильная колея двадцатилетней давности уходит под воду. Собираю выброшенные приливом ветки, развожу костерок.
Северные сияния не прекращаются даже летом, и в небе пляшут мягкие прозрачные цвета – молочно-зелёный, охра, кармин. Когда проходит красный сполох, по привычке всё поджимается внутри – нельзя в красное! Хватаюсь за лицо, но респиратора нет, за пояс – нуклидка тоже давно потерялась где-то в чулане…
Сижу, грею руки, чего-то жду. Новостей здесь мало, а то и вовсе нет. Грузовой дирижабль, почти не снижаясь, раз в месяц спускает мне на тросе большой тюк. Там еда, там первоклассный бурятский уголь для моего камина, лекарства и всякие бытовые мелочи по каталогу. Деньги списываются со вклада в Уфимском Коммерческом – всегда очень аккуратно, и мне ни разу не пришлось сверять с ними счета.
Дрейковских батарей, тех, что я снял со своего джипа перед его продажей, хватит ещё лет на пять как минимум. Да и какие тут расходы – пара лампочек да компьютер с антенной.
Когда огонь сходит на нет, сапогом раскидываю угли. Тлеют. Вот так и мир кто-то задул. Теперь и не разберёшься, кто первый начал. Лишь тлеют угольки – Уфа, Кингисепп, Генуя, Хартум… Клочки земли, обойдённые облаками. И теперь, наверное, уже не погаснут.
Надо было бы забрать ту табличку «Осторожно, волки!» из заброшенной деревни Полунино. Я воткнул бы её на южном берегу – лицом к себе, чтобы не забывать, что из себя представляет цивилизация за пределами моего острова, сколь бы малой она ни была.
Хотя – глупости, конечно! Вскоре после нашей транссибирской охоты наступил мир. Его поименовали «новопермским» – с каким-то скрытым подсмыслием. Пермь, Триас, Юра. «Каждый отличный студент должен курить папиросы; ты, Юра, мал, подожди немного, чертёнок». Всё заново, Юра, всё по-новой.
Ушла в безвозвратное прошлое людоедская Костромская Коммуна, рассыпалась трухой саботажа, кремлёвских интриг, стачек, мелких восстаний. А на обломках взошло что-то новое – кондовое и кичливое, но всё-таки более человечное.
И я не могу не задавать себе – до бесконечности, Юра! – простейший вопрос: а что, если бы в тот памятный день маленький пароходик с контейнером мебели на борту взял курс от Тайшетской пристани не на Тунгусский архипелаг, как ты клялся, а на северо-запад, в обход обских мелей, и потом на запад, к Уральскому побережью, в жадные лапы ТАККовских командармов? Если бы недостижимое для сегодняшнего уровня науки и производства чудо военной техники взгромоздилось на одну чашу весов той бездумной, тухлой войны?
