– Лучше научите готовить, – возражаю скорее для проформы. – Слава уходит куда быстрее, чем приходит. Оглянуться не успеете, как переквалифицируетесь на бутерброды.
Мэтр щелкает пальцами, подзывая робеющего официанта, кажется, новенького. По крайней мере, раньше я его здесь не видел.
– Если вас не затруднит подождать четверть часа, – обращается мэтр ко мне, и я понимаю, что происходит нечто необычное, – то мы постараемся исправить нашу вопиющую ошибку.
Он берет официанта за верхнюю пуговицу жилетки и пригибает к себе. Едва не касаясь губами смешного оттопыренного уха, беззвучно шепчет в него короткие фразы. Официант лишь кивает, кивает, кивает, и, наконец, испаряется.
– Морока с ними, – доверительно говорит мэтр.
Глаза у него как у старой таксы, мешки во всю скулу, уголки оттянуты книзу. Он смотрит прямо, но без излишней фамильярности. Наверное, за стенами этого зала у него есть друзья. Он похож на человека, который знает толк в дружбе.
Я не знаю, почему мэтр не уходит, но уже чувствую неладное. На всей планете не наберется и дюжины коров. Он не фокусник, чтобы из воздуха достать второй бифштекс, – очередь расписана на месяцы вперед.
– Господин Фкайф, – мэтр чуть воровато оглядывается по сторонам – не слышит ли кто наш разговор? – и рассеивает тем самым последние мои сомнения. – Я хотел бы просить вас об услуге…
Жаль. Будь он моим другом, я поверил бы, что, заменив порцию, он просто пытается сделать мне приятное, и даже не задумывается о том, как завтра вместо говядины будет кормить клониной не сведущего в кухне толстосума. Но нет, я не его друг.
– Мы с Бетси… Так получилось – просто не успели до этой напасти… Всегда хотели, а то работа, то дом надо поднимать, то что-то еще… Мы очень любим друг друга, и нам так не хватает…
Я придвигаюсь к столу, нагибаюсь вперед, опираюсь на локти. Хлипкий столик припадает на одну ножку. Мэтр копирует мои движения, и вот мы сидим, почти стукаясь носами, отражаясь сами в себе, немыслимо далеко один от другого.
В висках нарастает набатом барабанная дробь. Он не имеет права так поступать со мной! Но я всё равно не хотел бы обидеть этого человека. Слишком собачьи глаза. Слишком жалко их всех.
Мэтр сбивается и болезненно морщится каждый раз, когда не может подобрать слово, и преодолевает стыд, и страх, и самого себя. Когда начинаешь такое говорить, то главное – не останавливаться, чтобы несло как по волне. А то утонешь.
Унижая себя – и меня вместе с собой, – он пытается ухватиться за несуществующую соломинку. Его не в чем винить. Разве представится ему другая возможность вот так, с глазу на глаз, обратиться ко мне, к отцу нации? К отцу – в самом непосредственном, скабрезном, медицински точном смысле этого слова…
– Я предлагал клинику, это же так просто! Но она уперлась: никаких пробирок. Мол, клонированного добра вокруг и так достаточно. Уж нам ли, на кухне, этого не знать! Я и так, и этак… Вы не подумайте, Бетси еще не старая, почти на пять лет меня младше… Конечно, с девицей уже не перепутаешь, но у нее роскошные бедра, и…
Теперь мне хочется его ударить. Он предлагает мне свою жену по частям, как забитую вчера корову. Нахваливая окорок и филей.
Я чуть отстраняюсь:
– Видите ли…
– Жорес, господин Фкайф!
– Поймите правильно, Жорес, – негромко говорю я и вижу, как затухают, гаснут безумные искорки надежды в его усталых глазах. – Я не сплю с чужими женами. Мне и без того…
У метрдотеля непроизвольно дергается щека, на мгновение проявляя на лице презрительную гримасу. Я не закончил фразу, а он домыслил ее по-своему.
– И без того сложно. Поверьте. И не злоупотребляйте больше своим положением. Если, конечно, дорожите мной как клиентом.
Жорес поправляет душащую его бабочку, поднимается чуть резче, чем стоило бы.
– Бифштекс на подходе, господин Фкайф, – говорит чужим голосом, но интонации безукоризненны. Он метрдотель лучшего ресторана столицы. – Извините за недоразумение.
* * *
В ожидании основного блюда я выхожу на широченный балкон, беломраморно раскинувшийся вдоль всего Гостиного дворца. Белое косматое солнце, давний и почти забытый собеседник, прозрачными лучами моет блестящую мозаику у меня под ногами.
Внизу, под балконом, кипит деловая жизнь. Все то ли торопятся, то ли подгоняют время. Только я застыл над ними, как обломок скалы. Всё – своим чередом, к чему суета?
Я вижу себя словно бы со стороны – оттуда, с сумрачной мостовой, из мира, где оказались шестнадцать лет назад все и сразу. Все, кроме меня.
Вот он, Джонатан Фкайф, волей провидения – единственный мужчина на планете Фиам, затерявшейся в складках космической мантии. Его руки похожи на ковши экскаваторов – когда пытаешься выкопать съедобный корешок, не следишь за маникюром. Его ноги как тумбы, и расставлены широко – он чувствует себя властелином этого мира? Да, пожалуй. Лохматая неопрятная борода развевается на ветру, напоминая спешащим внизу безусым мальчикам всех возрастов, что им до конца жизни будет не хватать вполне определенных гормонов.
Подозреваю, каждый из них с удовольствием пристроил бы мне в спину топор – просто чтобы не было этого несправедливого исключения из общего правила, Джонатана Фкайфа.
Но мальчиков здесь мало, крайне мало. На каждого приходится пять или шесть особей противоположного пола – цветущих и страждущих. И уж эти-то не допустят, чтоб хоть волос выпал из моей бороды.
Я ловлю, как блики солнечных лучей, женские взгляды. Чуть тёплые прикосновения, иногда возбуждающие, иногда раздражающие. Я слишком хорошо знаю их всех. Они шушукаются у меня за спиной, они пытаются привлечь моё внимание, они плетут обо мне небылицы. Потому что каждая женщина Фиама хоть раз мысленно примеривала меня к себе и себя ко мне.
Это же Фкайф, шепчут они друг дружке в розовые ушки. У него никто не задерживается больше чем на одну ночь! Это наш падишах, заимевший в гарем целую планету!
Мне не на что обижаться. Природа требует своего, смущает их разум, и чья вина в том, что все женщины этого мира в одночасье остались невостребованными? Совсем не природа – люди, обычные люди лишили Фиам естественного хода вещей. Маленький челнок без опознавательных знаков, вынырнувший на нашем конце инфонити и сделавший всего один выстрел.
А я – осколок прежней жизни. Я – объект вожделения, похоти, фантазий и грёз. Мне прощается толстобрюхость и косолапость, борода Карабаса и дурные манеры, ведь я один. Совсем один.
За спиной раздаются цокающие шаги. Тонкие паучьи пальцы опускаются на мраморные перила. Пряный аромат плотоядных цветов мерещится в дуновении ветра.
Я медленно поворачиваю голову.
Сегодняшний день явно планировался не под меня. Что-то диковинное и красивое расположилось рядом – точеный профиль, лазурные глаза в обрамлении пушистых ресниц, золотистая кожа чуть блестит в солнечных лучах.
