Лодеболь всё-таки находит приют в доме с квадратными окнами. И на мой остров снова приходит одиночество – теперь уже навсегда, предполагаю я.
Но два года спустя мэр Фиама, сущая ведьма, чуть ли не стелет мне красную дорожку к гондоле дирижабля. Вы понимаете, что через двадцать лет у вас будут проблемы, на всякий случай переспрашиваю я, глядя, как в иллюминаторе уплывают прочь зыбкие пределы моей тюрьмы. Она усмехается. Еще бы ей не смеяться – к тому времени у Фиама будет новый мэр. Я восстановлен в правах? Смогу работать? Снова получу доступ к инфонити? Об этом не беспокойтесь, отвечает ведьма. Всё, что пожелаете.
И я желаю. Поначалу жадно, без разбора. Я разрываюсь между телесными и умственными удовольствиями. Постепенно телесные берут верх. Время хлещет сквозь пальцы. На годы вперед складываются легенды. Искательницы приключений летят ко мне, как мотыльки на фейерверк.
Привожу пьяную подружку на могилу Лодеболя. Ну что, говорю я ему, ну что, старая лиса? Ты обманул меня дважды! И зачем? Из-за горсти паршивых формул? Ради того, чтобы забить колышек в делянку, которая тебе не принадлежала? Хоть ты и корпел совсем рядом почти пятьдесят лет…
Подружка начинает икать, и я внезапно прощаю профессора. Принцип Фкайфа… Принцип Лодеболя… Что мне с того? Ты даже умереть успел вовремя, старый перец! Поставил величайший эксперимент – и откинул копыта. Совсем чуть-чуть не дождавшись, что я заявлюсь к тебе на порог и обвиню в воровстве! Покойся с миром, учитель! Я дарю тебе все принципы, какие у меня есть!
На все мои закидоны правительство смотрит сквозь пальцы. Я – фетиш. Я – надежда хоть на какое-то будущее. Я – единственный, кто сможет разобраться, что случилось с инфонитью… если протрезвею.
Кажется, начинается осень. Сквозь лиловый рассвет я иду домой, впервые – один. За многие месяцы.
Мне перекрывают дорогу. Их больше дюжины. Кто-то молод, кто-то стар. Бывшие мужчины решили поквитаться с мужчиной настоящим? Как в сказках, за жен и дочерей? Я слишком уверен в себе, полагаясь на энергию, которая прет из меня, как из атомной батареи. Ну, что скукожились, Техно? Подходи по одному!
Они подходят все вместе.
Я лежу, зализывая десны, на пороге собственного дома. Нежная-нежная ладонь гладит мой рассеченный лоб, мои заплывшие глаза, выбитую челюсть, сломанный нос. Ты помнишь меня, Джонатан? Я не могу посмотреть, а голос не узнаю. Зачем ты себя так, спрашивает она. Ты же не такой, правда? Я что-то мычу, стараясь не дышать. И они не такие, убеждает меня она. Это от отчаяния. Уймись, пожалуйста! Мне стыдно за тебя.
Кто ты, спрашиваю я, но на губах запеклась кровь. Я не могу разорвать корку и открыть рот.
И потом целых двенадцать лет я так и не знаю, ее ли это был голос.
И если не ее, то правильно ли я поступаю сейчас?
Я – Джонатан Фкайф, и бываю крайне убедителен в определенных ситуациях.
В комнате темным-темно, хотя сейчас белый день и косматое солнце шарит лучами по Фиаму, разыскивая старого дружка Фкайфа.
– Ты знаешь, – шепчу чуть слышно, одними губами, – а ведь это я спрятал Фиам.
Прости меня, старый лис Лодеболь! Я не краду твою славу, просто забираю кусочек своей назад.
Далия поворачивается ко мне и переспрашивает, не открывая глаз:
– Что ты сказал?
Я осторожно целую ее веки и говорю:
– Земле никогда сюда не добраться. Мы останемся в стороне от всеобщей бойни. Это я спрятал Фиам.
5
– Ты шутишь! – она приподнимается на локте, пытается разглядеть мои глаза.
– Да нет же, – смеюсь я. – Хочешь покажу?
– Что покажешь, Землю?
– Ну, почти!
Я вытаскиваю ее за руку из постели и тащу голышом через весь дом. На ощупь нахожу на пыльном шкафу ключ от кладовки. Далия находит замочную скважину и подводит к ней мою руку.
За дверью – пустая кладовка. Только в углу на маленьком колченогом столике стоит старинный телефон. Очень удобная штука, когда нужно передать сигнал в одну сторону. Я выбирал из сотни устройств, а остановился на простейшем.
Мы стоим на пороге, соприкасаясь боками.
– Стоит снять трубку, – почему-то шепотом говорю я, – и ты окажешься в городской телефонной сети Йоханнесбурга. Можно позвонить в булочную недалеко от моего дома и заказать сладостей.
Далия счастливо смеется:
– Врешь ты всё!
Я не успеваю ее остановить, она делает шаг вперед, протягивает руку, и…
б/н
– Ты только посмотри! – лейтенант, здоровенный конопатый детина, позвал к иллюминатору чернокожего сержанта. – Совсем рехнулся, сейчас под дюзы залезет!
«Доблесть и Слава», тихоходный слабо вооруженный катамаран, уже пятнадцать лет приписанный к сто сорок девятой рекрут-бригаде, на малой тяге опускался к заросшим сорняками плитам фиамского космодрома.
– Поди ж ты, – сержант сморщился, будто съел что-то кислое, – в такой глуши – и то пацифисты завелись!
– Да нет, – неуверенно ответил лейтенант. – Просто чудик какой-то. Смотри, какую бородищу отрастил!
За стеклом по лётному полю бегал неуклюжий седоватый толстяк в длинной мешковатой одежде. Он смешно размахивал руками, крутил головой, тряс кулаками над головой, беззвучно разевал рот.
– Не пойму, что он кричит, – прищурился капрал, тоже подошедший посмотреть на местного сумасшедшего.
Лейтенант и сержант замолчали на несколько секунд, вглядываясь за стекло.
Странный человек упал на колени и воздел руки к небу.
– Похоже, парень съехал на религии, – сказал сержант. – Гляди, всё повторяет: «Дети мои! Дети мои!» Это он нам, что ли?
– Не «Дети мои!», а «Мои дети!», – сварливо поправил лейтенант. – Спаси нас вакуум от такого папаши… И хватит глазеть, разойтись по местам!
Лейтенант остался один и окинул взглядом сиренево-розовый горизонт.
Работы тут предстояло – не горюй! Планетка несколько лет будто пряталась от всеобщей мобилизации. Но уж теперь-то, когда там, дома, настоящая заварушка только и началась, придется срочно наверстывать…
б/н-бис
… и смущенно отступает назад.
Кусает губы.
Я сглатываю комок в горле размером с теннисный мяч.
Далия пожимает плечами:
– Просто подумала на секунду: а вдруг – правда?
Я осторожно запираю дверь и кладу ключ на место.
Мы возвращаемся в спальню. Я подхожу к окну и нащупываю шнурок жалюзи.
Далия прижимается к моей спине.
Я тяну шнурок вниз и вниз, пока окно во дворик не открывается полностью.
