Однако – ни следочка.
Значит, задумала нечто более гнусное и утонченное. Например, свести Пашу с ума… Легко. Исчезновение трупа – уже удар по психике. А тут еще эти звуки…
Словно эхо его мыслям, вновь раздался – из кухни? – свистяще-булькающий шепот:
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф…
Но Пашу уже было не сбить с правильного пути. Разгадка сверкнула мгновенно, как вспышка выстрела во мраке.
Музыкальный центр! Его собственный музыкальный центр! Плюс кассета, записанная воскресшей Лющенко и запущенная в режиме нон-стоп…
Паша засмеялся. Веселым смех отнюдь не был, скорее напоминая воронье карканье.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – призывно шептала самсунговская электроника. И, фоном, мокрые ступни: шлеп-шлеп-шлеп…
Он, все еще хрипло смеясь, вышел из засады. Небрежно отбросил молоток и пошагал на кухню, тяжело переставляя ноги, – выключить поганую запись. Чтобы, наконец, заняться делом. Вылить для начала запасы кислоты…
Но выключить не довелось. Центр не был включен. Даже штепсель не вставлен в розетку… «Батарейки?» – подумал Паша, сам не веря себе. Он лихорадочно терзал ни в чем не повинный «Самсунг» – кассеты внутри нет, диска нет.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – прошипело из ванной. И вновь громко заплескала вода.
3
Наступила ночь. Серый полусвет сочился из окна и казался чем-то осязаемым, вязким и неприятно-липким. Но фотопортрет в полумраке был виден – он висел на стене в детской и изображал трехлетнего Пашку-младшего, впервые пошедшего в том году в садик. Для съемки фотограф нарядил мальчишку в царский костюм: расшитый кафтан, шапка Мономаха, и вручил бутафорские скипетр с державой. Получилось красиво, Шикуновым этот портрет весьма нравился.
Сейчас Паша стоял перед ним и не отрывал взгляда от изображения сына – как молящийся человек от иконы. Наверное, так оно и было. Шикунов никогда не верил ни в Бога, ни в черта, ни в переселение душ, ни в телепатию и летающие тарелочки.
Теперь – пришлось.
Все рациональные причины творящейся бесовщины исчерпались, так и не объяснив ничего. Иррациональными объяснениями Паша забивать голову не хотел. Какая разница, с чем довелось столкнуться? Бродит ли по квартире неприкаянная душа убиенной Лющенко, или мертвое тело подняла ее злоба, никак не желающая подыхать…
Паше было безразлично.
Может, стерва после смерти превратилась в зомби, в вампира, в русалку… – выбор широк, весь Голливуд к услугам. Ему все равно. В мире, где по квартирам бродят невидимые упыри, Паше Шикунову места нет.
Герои уже упомянутых голливудских боевичков отчего-то всегда отличались невероятной крепостью психики и приспосабливаемостью: обнаружив НЕЧТО, в корне ломающее их представления о реальности, они не впадали в панику и депрессию, быстренько мобилизуя на борьбу с нечистью иконы и молитвы, кресты и святую воду, древние ритуалы и самую современную технику.
Шикунов так не мог. Невозможно бороться с тем, что не может существовать в твоей системе жизненных координат – но неожиданно, вопреки всему, там появляется. Потому что все твои знания и умения лежат именно здесь, в этой плоскости бытия, и бессильны против пришельцев извне…
Паша ничего не станет делать.
Будет стоять, смотреть на портрет сына, раз уж не нашлось икон, и ждать, чем все закончится. В любом ужасе есть единственный светлый момент – все всегда рано или поздно заканчивается. Так или иначе.
За спиной шлепали шаги, все ближе и ближе. Он не оборачивался и заставлял себя не прислушиваться. Твердил мысленно старую песенку, всплывшую в памяти при виде портрета маленького Пашки:
«Топ, топ, топает малыш…
Топ, топ, топает малыш…»
Других слов Шикунов не помнил, и твердил эту единственную строчку, твердил с подсознательной надеждой: вдруг поможет, вдруг как-то заменит молитвы, которых он не знал и в силу которых не верил.
Не помогло. Шаги приближались.
Голос зашипел, казалось, в самое ухо:
– Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
Обернуться хотелось нестерпимо. Паша сдержался, говоря себе: сейчас все кончится, не может призрак причинить вред живому и реальному человеку, так или иначе все кончится, все проходит и это тоже…
Обжигающе-ледяные пальцы впились в его горло.
Паша захлебнулся хрипом и смолк.
Сочащийся в окно серый сумрак стал теперь багрово-красным, словно неподалеку вспыхнул пожар. В ушах гремело эхо близких взрывов. Ледяные пальцы вдавливались в горло все глубже.
Забыв о намерении ничего не предпринимать, Паша вцепился в душившие его руки – оторвать, отодрать от горла. Казалось, он близок к успеху – выламывая, отогнул один чужой палец, второй… Тут его правую ладонь пронзила боль – Шикунов успел понять, что на ней с хрустом сомкнулись зубы трупа. Больше он не успел ничего, холод от мертвых пальцев-ледышек проник внутрь, в голову, в мозг, и все внутри мгновенно заледенело до хрустального звона, и стало стеклянно-хрупким, и звонко рассыпалось на миллион кусков.
Багровый свет погас. Пришли темнота и тишина.
Эпилог без хеппи-энда
Теперь квартиру Шикунова заполнял яркий солнечный свет, но вид ее оставался мрачным. Впрочем, людям, споро и без суеты заканчивающим свою работу, было не привыкать. Насмотрелись.
Двое из них сейчас курили на кухне – один, высокий, в давно не стиранном белом халате, уселся на край стола и задумчиво пускал дым кольцами. Второй, коренастый крепыш в форме с капитанскими погонами, расхаживал от двери к окну и обратно, по замысловатой траектории, огибавшей предметы меблировки. Курил нервно, быстрыми короткими затяжками.
– Это что же получается? – недоуменно спросил крепыш. – Я всегда думал, что говорят: «Руки на себя наложил», как бы фигурально. А в натуре люди вешаются, травятся, стреляются, но уж никак не душат сами себя, ухватив за глотку… Разъясни-ка, Петрович, что твоя наука про это думает.
Долговязый Петрович страдал сегодня (как и вчера, и позавчера) жестоким похмельем и что-либо разъяснять ему не хотелось. И вообще ничего не хотелось, кроме большого количества холодного пива.
Он выпустил очередное кольцо и ответил витиевато:
– Возможно наложение механической аутоасфиксии на психосоматическую на фоне острого маниакально-депрессивного психоза…
Капитан вскипел:
– Ты по-русски говори, трубка клистирная! А про свою асфиксию-… иксию жене будешь объяснять, когда спросит, куда эрекция делась!
Оскорблением прозвучавшие слова не стали, доктор и капитан часто пикировались подобным образом – привыкли и не обижались.
Но сегодня Петровичу было не до словесных дуэлей. Он страдальчески поморщился, нацедил стакан холодной воды из крана, залпом выпил. Объяснил по-русски:
