Но хоть и был Кьетт практически трезв, в какой-то момент вдруг взял да и выложил графу всю правду о постигшем их несчастье и о том, что этому несчастью предшествовало. «Непорядочно обманывать того, кто отнесся к тебе с таким добром», — объяснил он позже.
В широкой душе графа Сонавриза эта история породила целую бурю чувств, от глубокого сострадания до неподдельного восторга. Никогда прежде не доводилось ему ужинать вместе с выходцами из иных миров, а теперь — такая удача — довелось, и за это тоже надо было выпить!
Все последующее из памяти Ивана ушло начисто. Когда он открыл глаза, на дворе было далеко за полдень, тусклое солнце заглядывало в стрельчатое окно опочивальни, рядом сидел Кьетт и злился.
— Ну наконец-то! — прошипел он, заметив, что спутник его пытается разлепить заплывшие веки. — Сколько можно разлеживаться? Вот задрых — не растолкаешь! Мы что, спать будем или пути к спасению искать?
Ответить ему Иван смог не сразу, равно как и понять, где именно они находятся. Только вытащив свою тушку из грязной, зато шелковой, с балдахином, постели, кое-как доковыляв до окна и бросив удивленный взгляд на чудесный вид, открывшийся из него, он сообразил, что к чему, и сказал «ой!».
— Именно что «ой»! — проворчал Кьетт. — Какого лешего было столько пить вчера?
— Так наливали, — пожал плечами Иван, он все вспомнил. — Слушай… ты не узнавал, где у них тут уборная?
— Под кроватью у тебя, — мрачно хмыкнул нолькр, указывая пальцем на крупный фаянсовый сосуд. — А сливать полагается прямо в окно.
Иван опрометью бросился во двор. Кьетт поскакал следом:
— Стой! Куда ты! Не туда! Заблудишься! Иди за мной, я все тут уже изучил, пока ты дрых.
Внизу (к счастью для Ивана, уже на обратном пути) их встретил хозяин. На его широком, немного простоватом для дворянина лице вчерашняя попойка не оставила ни следа, граф был весел, бодр и обуреваем жаждой действия.
— На рынок скакать поздно уже, — начал он без всякой преамбулы, из чего Иван заключил, что этот разговор — лишь продолжение начатого ранее, в его отсутствие. — Торговцы все разошлись уже. Я так думаю, чтоб не скучать, поскачем на нежить охотиться?! Перебить бы ее, чтоб в зиму голодная по округе не шастала. А повезет, так и лоскотуху вашу загоним.
— Ой! — вырвалось у Кьетта невольно. — Не надо ее загонять! Жалко!
Лицо графа расплылось в понимающей улыбке.
— A-а! Так вы с ней поладили?! А что, баба, она и есть баба, как ни обзови… Ладно, пусть живет, коли так. Зовите ее сюда, посмотрим, что за красотка!
— Зови! — Кьетт подтолкнул Ивана в бок. — Она тебя любит!
— Да как же я до нее доорусь? — опешил тот. — Она в роще у деревни осталась! Это ж километров десять!
Кьетт негодующе покрутил головой:
— Сам ты деревня! Не надо орать, зови обычным голосом: любимая, приди. Она и явится.
— Ну любимая, приди! — не без раздражения бросил Иван.
Явилась. Грязная, полуголая, счастливая. Хотела броситься Ивану на шею, уж и руки простерла для объятий, и губы вытянула трубочкой для поцелуя и вдруг застыла как вкопанная, устремив восхищенный взор на графа. А потом замирающим от восторга голосом прошептала:
— Не люблю тебя больше! Вот… его люблю!
— А что, и люби! — неожиданно легко согласился граф. — Человек я холостой. Пруд у нас в хозяйстве имеется, прогуливаюсь я там частенько… Ежели кого из пьяной дворни защекочешь иной раз — тоже убыток невелик. Оставайся! — и обернулся к гостям. — Уступите девку?
— Уступим! — выпалил Иван. У него как камень с души свалился.
Но Кьетт почему-то почувствовал себя уязвленным. Сначала, правда, промолчал — ума хватило. Уже потом, наедине Ивану пожаловался.
— Вот ведь дрянь какая! Я думал, она с тобой, потому что ты ее спас. А она в один момент к графу переметнулась, неблагодарная!
— Переметнулась, и слава богу! — не стал скрывать радости Иван. А потом поделился своим наблюдением: — Знаешь, мне кажется, она себе жертву по габаритам выбирает. Смотри: из нас двоих предпочла меня — я тебя крупнее. А граф вообще амбал натуральный, где же бедной девушке устоять? Совет им да любовь.
В общем, охота отменилась сама собой. Гостей, по их просьбе, проводили в библиотеку замка, где, по словам графа, колдовских книг имелась «неисчислимая прорва». И книгочей специальный был приставлен, чтобы их читать (видно, остальные обитатели замка, включая хозяина, грамотностью не блистали). Сам же граф отправился показывать лоскотухе ее новое пристанище и в замок вернулся очень не скоро. А вернувшись, поведал историю несчастной Милы, которую, имея богатый опыт общения со своим народом, сумел из нее вытянуть.
…Хоть и была Мила потомственной ведьмой в девятом колене, однако ведовством владела из рук вон плохо. Но не хуже, чем дед Сызук (тот самый вредный старикашка) — колдовал. В общем, они друг друга стоили, и подгорцы давно уже поговаривали на сходах о том, что не грех бы пригласить в село нового, знающего чародея, да все денег жалели. Так и ходили с нуждами своими от колдуна к ведьме, от ведьмы к колдуну, бранили обоих на чем свет стоит, и не разобрать было, кто кому помог, и помог ли вообще. Главное, большего вреда не случалось от их колдовства, и на том спасибо.
Но на леший день вышло так, что одна половина жителей наняла Милу ходить вкруг околицы с хворостиной, отгоняя хвори от села, другая же половина позвала колдуна. Службу оба несли добросовестно, ходили от темна до темна, под кустами не отсиживались, заклинании твердили, как полагается…
Однако наутро селяне, накануне еще как один здоровые, проснулись с распухшими, поперек себя шире, мордами! Поветрие началось! Кто из двоих заклинателей маху дал (а может, и оба сразу) — о том наша история умалчивает. Но дед был хитрее и догадался первым обвинить Милу в злонамерении. И пошло с тех пор: скотина ли околела, баба ли не разродилась, нежить с пустошей кого задрала или другая беда приключилась — все ведьма виновата. Бей ведьму!.. Так и от конкурентки дедок избавился, и от себя подозрения отвел. Сама же Мила именем любимого клялась: может, и творила чего по недосмотру, но без умысла.
— …Я же так рассудил: если и дальше будут беды в Подгорном твориться, значит, колдун виноват, на костер его. А с каждого двора налог возьму втрое, повезу Милу к столичным колдунам, пусть из лоскотухи назад девку делают.
— А если она виновата была? — полюбопытствовал Иван.
— Тогда пусть лоскотухой свой век коротает, меньше будет вреда. А по мне, она и так и так хороша!
Вот уж верно говорят: любовь зла!
— …А в библиотеке-то мы что забыли? — ворчал Иван, нарезая круги по крутой винтовой лестнице, ведущей в одну из высоких боковых башен. Как и неказистый фасад, внутренность графского замка впечатления на него не произвела: грубые серые стены, бурые нештукатуреные потолки, местами давяще низкие, местами такие высокие, что казалось, где-то там, меж закопченных балок, должны прятаться вороньи гнезда, громоздкая кондовая мебель, будто не на людей, а на великанов каких-то рассчитанная. По молодости лет он не научился еще ценить благородную простоту древности и старым камням предпочитал евроремонт, а красоте необработанного дерева — лепнину с позолотой.
